XXXI

И все-таки оставался вопрос, кто приводил в движение инвалидную коляску: сам калека или — что более логично — кто-то, толкавший ее перед собой? И как выглядел этот, кто-то?

Иоэль знал, что здесь следует остановиться. Эту черту пересекать нельзя.

Вечером, когда все сидели перед телевизором, он разглядывал дочь: безжалостно остриженные волосы, от которых остался короткий ежик: резко выдающийся вперед подбородок, унаследованный от семейства Люблин (Иврию эта семейная черта миновала, а в Нете проявилась вновь); одежду, казавшуюся запущенной… Дочь его походила на тощего солдата-новобранца, которого запихнули в мешковатые, не по росту штаны, а он, стиснув зубы, терпит. В глазах ее, случалось, ярко вспыхивала колючая зеленоватая искра, на мгновение опережающая реплику: «По мне…» И в тот вечер она, по обыкновению, предпочла сидеть на одном из черных стульев, стоявших вокруг обеденного стола. Сидела выпрямившись, не опираясь на спинку. Как можно дальше от отца, развалившегося на диване, и от обеих бабушек, расположившихся в креслах. Когда сюжет телевизионной пьесы принимал неожиданный оборот, Нета роняла иногда что-нибудь вроде: «Этот кассир — убийца!», или: «Все равно она не способна забыть его», или: «В конце концов он еще приползет к ней на четвереньках». А то и так: «Какая глупость! Ну откуда же ей знать, что ему еще ничего неизвестно?»

Если одна из бабушек — по большей части Авигайль — просила приготовить чай или принести что-нибудь из холодильника, Нета молча исполняла просьбы. Но если к ней обращались с замечаниями по поводу одежды, прически, босых ног, ногтей — а замечания чаще всего исходили от Лизы, — Нета обычно заставляла ее замолчать одной ехидной фразой и вновь, молчаливая и напряженная, замирала на стуле с жесткой спинкой. Однажды Иоэль попытался прийти на выручку матери, заговорившей об одиночестве Неты, об отсутствии друзей, о том, как неженственно она выглядит.

Нета парировала:

— Женственность — это ведь не совсем твоя сфера, не правда ли? — И тем заставила его замолчать.

А какая сфера его? Авигайль уговаривает записаться в университет — для собственного удовольствия и расширения кругозора. Мать считает, что ему следует заняться бизнесом. Несколько раз намекала, что хранит солидную сумму денег, которую готова вложить в стоящее дело. Один из бывших коллег настойчиво звал Иоэля в партнеры, совладельцем некоего частного сыскного агентства, суля золотые горы. Кранц со своей стороны пытался соблазнить его какими-то ночными авантюрами в одной из больниц, но Иоэль даже не удосужился выяснить, о чем идет речь. Тем временем Нета снабжала его сборниками стихов, и он ночью в постели листал их под шум дождя, стучавшегося в окна. Случалось, он останавливался, снова и снова перечитывал отдельные строки, а иногда — одну строку. Среди стихов И. Шарона, на сорок шестой странице сборника «Эпоха в городе», внимание Иоэля задержали пять последних строчек. Он перечел их четыре раза подряд, пока не решил, что готов согласиться со словами поэта, хотя и не был до конца уверен, что вполне постиг авторский замысел.

Была у Иоэля голубая записная книжка, куда на протяжении многих лет заносил он заметки, касающиеся эпилепсии, падучей болезни, которая, по мнению большинства специалистов, проявилась у Неты — хотя и в легкой форме, — в четыре года. Правда, не все врачи были до конца уверены в диагнозе. К ним присоединилась Иврия, причем с исступлением, которое порой граничило с ненавистью. Иоэль и побаивался этого исступления, и был очарован им, а потому едва ли не поощрял бессознательно.