— А-а, — протянул Иоэль, — я и сам спрашиваю.

Накдимон Люблин взвесил хищника на ладони. Перевернул подставкой вверх, ковырнул ногтем, покрутил так и этак, приблизил незрячие глаза зверя к своему носу, чуть ли не обнюхал их, сохраняя на лице своем мину замкнутого, подозрительного, туповатого крестьянина. Так что Иоэль не удержался и подумал про себя: «Словно слон в посудной лавке. Только бы не сломал ничего».

Наконец гость произнес, снова прибегнув к любимому арабскому:

— Хантариш! Чушь! Послушай, капитан, здесь какое-то надувательство… Но тут же, противореча собственным словам, на редкость бережно и почтительно поставил статуэтку на место и кончиком пальца медленно, с нежностью провел по изогнутой напряженной спине зверя. Затем простился: — Девочки, пока! Не докучайте друг дружке. — И засовывая баночку со змеиным ядом во внутренний карман дождевика, добавил: —Проводи-ка меня, капитан.

Иоэль вышел проводить его до дверцы большого и широкого «шевроле». И расставаясь, этот мужлан произнес тоном, которого Иоэль никак не мог ожидать от него:

— Да и у тебя, капитан, что-то сикось-накось. Не пойми неправильно. Мое дело сторона. Перевожу тебе деньги из Метулы, и ладно. Нет проблем. В завещании написано, что выплаты должны прекратиться, если ты снова женишься, но по мне, женись хоть завтра, — деньги все равно будешь получать. Нет проблем. Я о другом хочу сказать. Один арабчик из Кфар-Аджера, мой хороший приятель, сумасшедший, ворюга, да к тому же, говорят, еще трахается со своими дочками, так вот он, когда мать-старуха собралась умирать, отправился в Хайфу и купил ей там холодильник, американскую стиральную машину, видео и все такое прочее, что хотела она иметь всю жизнь, и поставил это добро к ней в комнату. Только бы умерла довольной. Это называется милосердие, капитан. Ты человек очень умный, даже хитроумный. И порядочный. Ничего не скажешь. Прямой, как доска, да и свой в доску. Но вот выходит, что не хватает тебе, как говаривал мой отец, трех важных вещей, на которых держится мир. Первое: нет у тебя страсти. Второе: нет в тебе веселья. И третье: нет милосердия. Коль ты меня спросишь, то все три вещи — один комплект. Если, скажем, недостает второго номера, значит, отсутствуют и первый, и третий. И наоборот. Твое дело дрянь. А теперь лучше тебе вернуться. Глянь, какой дождь на нас надвигается. Прощай! Как повидаюсь с тобой, так глаза у меня на мокром месте.

XXXIV

Неожиданно пришли солнечные дни. Конец недели был омыт сияющей зимней голубизной. Среди голых садов, на лужайках, слегка поблекших от заморозков, вдруг стал разливаться медово-теплый свет. Прикасаясь и не прикасаясь к кучам мертвых листьев, он зажигал в них то там, то тут отблески цвета расплавленной меди. На черепичных крышах в переулке слепяще вспыхивали отражатели солнечных бойлеров. Застывшие на стоянках машины, водосточные трубы, лужицы воды, осколки стекла у края тротуара, почтовые ящики и оконные стекла — все было охвачено стремительно разгоравшимся пламенем. Пляшущий солнечный зайчик метался по кустам и по траве, скакал от стены к забору, высветил почтовый ящик и, как молния, перемахнув через дорогу, загорелся огненным шаром на воротах дома напротив. Тут у Иоэля мелькнуло подозрение, что расшалившийся солнечный блик каким-то образом связан с ним — замирает и перестает метаться, стоит самому Иоэлю застыть в неподвижности.