— Допустим, — согласился Лёня. — Тогда перейдем к делу. Чего вы от меня хотите?

— Мне придется начать издалека. У меня есть… то есть был старинный друг, достаточно богатый и образованный человек. Он уже ушел на покой и почти безвылазно жил в дорогом коттеджном поселке на Карельском перешейке. Звали его Николай Львович, и он имел некоторое, впрочем, весьма отдаленное отношение к нашему великому писателю Льву Николаевичу Толстому…

— Вот как! — Лёня продемонстрировал вежливый, но спокойный интерес.

Тут разговор пришлось ненадолго прервать: вернулась официантка с напитками и спросила, готовы ли они сделать заказ.

Лёня заказал бокал «Помроля», салат с морскими гребешками и черное ризотто. Его потенциальный клиент выбрал бургундское, виноградные улитки и рыбу «Сен-Пьер». Девушка приняла заказ и удалилась.

Старицкий продолжил:

— Николаю Львовичу было уже прилично за семьдесят, но до прошлого года он не жаловался на здоровье. Однако некоторое время назад, когда я должен был надолго уехать за границу по важным делам, он попросил меня приехать. Я не видел его пару месяцев и едва узнал: Николай Львович резко постарел, а самое главное — был явно чем-то напуган и расстроен. Почти сразу, опустив все формальности, он перешел к делу. «Сергей, — обратился он ко мне. — Я хочу, чтобы ты стал моим душеприказчиком». Я постарался заверить его, что он проживет еще долго, но он не стал меня слушать. Впрочем, я согласился, потому что тоже считаю, что обеспеченный человек должен всегда держать свои дела в порядке, в частности, заранее позаботиться о завещании. Николай Львович показал мне свое завещание. Оно было довольно простым: свою коллекцию средневековых деревянных скульптур — кстати, очень ценную — он завещал Эрмитажу, загородный дом и некоторую сумму на его содержание — своему единственному родственнику, то ли двоюродному, то ли троюродному племяннику, и разные суммы нескольким благотворительным фондам и частным лицам. Кроме всего прочего, мне он завещал пару очень приличных картин — мне они всегда нравились, о чем Николай Львович знал, а своему соседу по коттеджному поселку, с которым они время от времени играли в шахматы, оставил уникальные индийские шахматы и столь же уникальную коллекцию шотландского односолодового виски. Закончив с этим, Николай Львович понизил голос, огляделся, как будто боялся, что его кто-то подслушивает, и проговорил: «Разумеется, копия этого завещания хранится у моего адвоката, и он проследит за его исполнением. Но есть еще кое-что, что я не могу доверить адвокату, есть кое-что важнее всего остального — вот эта книжка! — Он показал мне небольшую записную книжку в черном коленкоровом переплете. — Обещай мне, что после моей смерти внимательно прочтешь ее и исполнишь все, что там сказано. Обещай, что сделаешь все!» Я пообещал — что мне оставалось? Впрочем, я не думал, что Николай Львович попросит меня о чем-то трудном или незаконном, — он был человек порядочный и законопослушный. Получив мое согласие, Николай Львович убрал записную книжку в сейф, где он держал важные документы и некоторую сумму наличных…

Собеседник Маркиза замолчал, словно о чем-то задумался.

— Что же было дальше? — поторопил его Лёня.

— Дальше? — Старицкий словно проснулся. — Дальше я уехал, у меня дела за границей. И вскоре мне сообщили, что Николай Львович скоропостижно скончался. Я оставил все дела на компаньона и прилетел в Петербург, чтобы выполнить последнюю волю. Я приехал как раз к похоронам. На похоронах было очень мало людей — покойный жил затворником. Пришел, разумеется, тот самый племянник — ему не терпелось узнать, что ему завещал дядюшка; пришел и сосед, который играл с покойным в шахматы.