|
Погоди, твоя речь впереди! Чтоб не было пустых разговоров, я вам расскажу, что и как тут случилось. Вышла Поликсеночка погулять вечером да простудилась, и должна теперь, бедная, месяца два-три в комнате сидеть безвыходно, – а там увидим, что с ней делать. Парень этот ни в чем не виноват; на него напрасно сказали; яблочков он не воровал, взял, бедный, одно яблочко, да и то отняли, попробовать не дали. И отпустили его с миром домой. Вот только и всего, больше ничего не было, так вы и знайте!
Платон. Очень, очень премного вами благодарен. Мавра Тарасовна. Не за что, миленький. Платон. Есть за что: рук не вязали, оглоблей не били. Только душу вынули, а членовредительства никакого. Барабошев. Красноречие оставь! Тебе оно нейдет. Мавра Тарасовна. Не тронь его, пусть поговорит. Проводить успеем. Платон. Вы разговору моему не препятствуете? И за это я вас благодарить должен. Все вы у меня отняли и убили меня совсем, но только из-под политики, учтиво… и за то спасибо, что хоть не дубиной. Уж на что еще учтивее и политичнее: дочь-девушку, богатую невесту, при себе целовать позволяете! И кому же? Ничтожному человеку, прогнанному приказчику! Ах благодетели, благодетели мои! Замучить-то вы и ее и меня замучите, высушите, в гроб вгоните, да все-таки учтиво, а не по-прежнему. Значит, наше взяло! Ура!! Вот оно – правду-то вам говорить почаще, вот! Как вы много против прежнего образованнее стали! А коли учить вас хорошенько, так вы, пожалуй, скоро и совсем на людей похожи будете.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Мавра Тарасовна. Барабошев. Поликсена. Мухояров. Платон. Грознов. Филицата. Большая столовая: прямо стеклянная дверь в буфетную, через которую ход в сени и на заднее крыльцо; направо две двери – одна ближе к авансцене, в комнату Мавры Тарасовны, другая в комнату Поликсены, налево две двери, – одна в гостиную, другая в коридор, – между дверями ореховый буфет; посередине обеденный стол, покрытый цветной скатертью. Мебель дорогая, тяжелая.
Из средней двери выходят: Филицата и Грознов. Филицата. Вот это у нас столовая, Сила Ерофеич! Вот буфет; тут посуда, столовое белье, серебро. Грознов. Много серебра-то? Филицата. Пуды лежат, шкап ломится, и старого и нового есть довольно. Грознов. Хорошо, у кого серебра-то много. Филицата (у двери гостиной). Уж на что лучше. А вот это у нас комнаты не живущие, гостиная, да еще другая гостиная, а там зала. Грознов. Как полы-то лоснятся. Филицата. В год два раза гости бывают, а каждую неделю натирают, вот они и лоснятся. А вот комната Мавры Тарасовны!… (Отворяет дверь.) Грознов. Ишь ты, какой покой себе, какую негу нажила! Филицата. И деньги свои, и воля своя, так кто ж ей запретит. Грознов. А сундук-то железный – с деньгами, чай? Филицата. С деньгами. Грознов. Чай, много их там? Филицата. Большие тысячи лежат. А внизу у нас две половины: в одной Амос Панфилыч живет, а в другой – приказчики да контора. Вот, Сила Ерофеич, я вам все наши покои показала; а теперь подождите в моей каморке! Теперь скоро сама-то приедет. Когда нужно будет, я вас кликну. Только уж вы ничего не забудьте, все скажите! Грознов. Ну, вот еще! Меня учить не надо. Филицата. А я вам поднесу для храбрости. (Провожает Грознова в среднюю дверь.)
Филицата (одна). Эка тишина, точно в гробу! С ума сойдешь от такой жизни! Только что проснутся, да все как и умрут опять. Раз пять дом-то обойдешь, пыль сотрешь, лампадки оправишь, только и занятия. Бродишь одна по пустым комнатам – одурь возьмет. Муха пролетит, и то слышно. |
