Он охватил взглядом пространство от красивого островка-лужайки в форме креста, перекликающегося с трансептом разрушенного бомбами собора, до волнующей статуи Леди Годивы, олицетворявшей теперь жертву, принесенную городом. Это бесповоротно современное место – зеленый островок безопасности в начале пешеходной зоны – стало центральной точкой города, его символом, как бы обещавшим новую жизнь после военной катастрофы.
Кэсси взошла с Фрэнком по белым ступенькам портика к колоннам.
– Мы что, в банк? – спросил Фрэнк.
– Нет, не в банк, – ответила, наконец, Кэсси. – Я привела тебя сюда, Фрэнк, чтобы кое-что рассказать. Надеюсь, ты поймешь.
Фрэнк моргнул.
– Примерно тринадцать лет назад, чуть меньше, я стояла на этих ступеньках с малышкой девочкой на руках. Понимаешь, все считали, что я не смогу стать ей хорошей матерью. И вот они нашли добрую женщину, чтобы отдать малышку на воспитание, чтоб ей хорошо потом жилось. Сердце у меня, конечно, разрывалось. И сейчас разрывается – каждый день.
Кэсси остановилась, открыла сумочку, нашарила носовой платок и высморкалась. Потом захлопнула сумку и продолжила рассказ.
– А потом, еще через несколько лет, все повторилось. Я стояла здесь уже с другим малышом, на этот раз мальчиком. Должна была отдать его. Но видишь вон тот шпиль Святого Михаила? Я глянула туда – он как иглой небо пронзил. Мне даже будто послышалось, как об тот шпиль облака рвутся. А это сердце мое рвалось, и я это слышала. А мальчик тот был ты, и не могла я тебя отдать. Не могла еще раз на такое пойти. И вот твоя бабушка придумала, как мне тебя оставить, хоть это и было для всех нелегко – я ведь чокнутая и, по правде-то, не очень хорошая мать.
– Хорошая! Мама, ты хорошая! – стал возражать Фрэнк, которого сейчас больше волновало состояние матери, чем то, что она рассказывала.
– Нет, я дура, идиотка, на меня находит, но, знаешь что, Фрэнк? Я умею любить сильнее всех в мире. Тебя люблю, и сестренок моих, и маму – бабушку твою. Люблю. И никогда ничего не сделаю против твоего желания. В общем, я тебя сюда привела, чтобы спросить кое о чем. Про Джорджа из Рэвенскрейга.
– Угу.
– Он ведь тебе нравится?
– Угу.
– В общем, Фрэнк, он предложил мне выйти за него замуж.
– Угу.
– Джордж хочет, чтобы мы поженились, и обещает о нас с тобой заботиться. Он сказал, ему все равно, с приветом я или нет. Сказал, будет у нас свой дом в Ковентри, будет, говорит, тебе хорошим папой, любить тебя будет, как будто ты ему настоящий сын.
– Я знаю, мам. Я все это знаю.
– Как знаешь? Что ты этим хочешь сказать?
– Джордж просил у меня разрешения жениться на тебе.
– Правда?
– Да. Еще в Рэвенскрейге. У нас с ним урок был, он мне про Карла Маркса рассказывать собирался, но вдруг как завел – все про любовь да про любовь. Я, говорит, книгу пишу, а если рукопись купят, предложу, говорит, маме твоей замуж за меня выйти, и тогда мы сможем жить вместе. Ну, а я ему говорю – нормально, мол, хорошо придумано, в общем, книгу у него, видать, купили.
– Так ты не против, чтоб мы поженились?
– Я за. Он человек порядочный. Так что я ему уже разрешил. Он, правда, просил пока об этом не болтать. Все нормально, мам. Он мне нравится.
– Правда-правда?
– Правда-правда.
Кэсси заплакала и обвила Фрэнка руками. Фрэнк немного отстранился, стесняясь посторонних глаз. Не очень-то уютно стоять на ступеньках банка в самом центре города, когда на тебя все пялятся.
– Мам, на нас смотрят, – с недовольной ноткой в голосе сказал он.
В ту минуту, когда Кэсси, плача, обнимала Фрэнка на ступеньках банка на Бродгейте, Марта сидела со своим ежедневным стаканом крепкого темного портера, разрешенного ей Государственной службой здравоохранения. |