Все это он проделывал молча.

– Да что ты там потерял? – не выдержала Марта. – Кэсси? Ты где?

Уильям открыл рот, но Марта ничего не услышала. И только когда он возобновил свой обыск, до нее донеслось:

– Немцы.

Марта засмеялась, но как-то испуганно:

– Ну, в моих тряпках ты их не найдешь.

И вдруг на нее повеяло холодом. Она вышла из гостиной в кухню, где огонь успел погаснуть. Ей показалось, что зола в очаге мокрая. Оглушительно тикали часы на стене. Кэсси там не было и в помине, и Марта вернулась в гостиную. Дверь из нее выходила прямо на улицу, и Уильям уже стоял на пороге.

– Уильям, ты куда? Я хочу за Олив сходить!

Уильям обернулся. В пол-лица у него лежала тень от двери. И он пошел, волоча ноги и тяжело дыша, и чем дальше по улице он уходил, тем громче было его дыхание. Марта кричала ему вслед, пока он не исчез из виду. Она окинула взглядом улицу. Ни души. Ни машин, ни людей.

Марта тихо притворила за собой дверь. Ничего не понимая, она смотрела на ящики буфета и комода, перерытые Уильямом. Бросив их открытыми, она вернулась к своему креслу под часами, тяжело опустилась в него и стала пристально вглядываться в остывшую мокрую золу. Скоро она откинула голову и заснула.

Когда она проснулась, кто-то уже успел снова зажечь огонь. Яркие горячие угольки казались живыми. Марта с удивлением увидела Кэсси, свою любимую прелестную пятнадцатилетнюю глупышку, – та вытирала над раковиной посуду.

– Уильям приходил.

– Что, мам?

– Уильям, нашей Олив. Приходил к нам. Ты его видела?

– Мам, ты что?

– Кэсси, где ты была? Я тебя звала, звала.

– Да здесь я была. Никуда я не уходила. Посуду мыла.

Марта поднялась – тогда она еще обходилась без палки – и прошла в гостиную. Все ящики были снова задвинуты. Ей стало не по себе. Пришлось вернуться в кресло под часами.

– Кэсси, достань-ка мне бутылочку пивка. Выбил он меня совсем из колеи.

– Да кто, мам?

– Нашей Олив Уильям – я видела его, голова вся у него перемотана. Привиделось, должно. Где мой стакан пива?

– На, выпей, может, полегчает. Знаешь что, мама? Чудная ты!

Чудная – так обычно сестры и сама Марта говорили о самой Кэсси.

– Моими же словами говоришь? Да уж, ну и накатило на меня.

Не прошло и недели, как Уильям пришел снова. Он был в числе последних солдат, спасенных из дыма и бойни катастрофы на дюнкеркском берегу. Пришел он в заношенной, изодранной, вонючей военной форме. В отличие от призрака, посетившего Марту шесть дней назад, он вошел через черный ход. Марта, Кэсси и Бити, постоянно жившие в доме, и Олив, его жена, как всегда в это время, пили чай и ели хлеб с маслом и вареньем из черной смородины. Они смеялись над какой-то историей, и тут через порог перешагнул Уильям. Все удивленно обернулись – что за вторжение? – и ни одна его не узнала.

Он был небрит, дождь приклеил к голове подстриженные волосы. Форма почернела и была заляпана масляными пятнами. Соль от воды – ему часами пришлось стоять в море – расплылась и оставила на брюках отметки приливов. Ботинки потрескались, кожаная прошивка разошлась. Из носка выглядывал почерневший палец.

Олив поднялась; что-то забормотала, заикаясь, и упала без чувств.

Военным, эвакуированным из Дюнкерка, не разрешалось возвращаться домой в таком виде. Слишком бы пал моральный дух населения. Доставленные спасательным флотом солдаты затем перевозились в специальные лагеря – там они мылись, получали новую форму и указания о том, как следует рассказывать о катастрофе, постигшей экспедиционный корпус.