— Ты знал, что Лилли приедет? — спросил я Джекки.

Он снова взялся за удочку, будто приезд Лилли не был для него неожиданностью.

— Откуда? — удивился Джекки.

Я не поверил ему. Я полагал, что Лилли предупредила его о своем возвращении еще на кладбище. Она, видимо, снова решила поселиться на Мысу, когда стояла у могилы матери; я точно не знал, почему Лилли опять покинула мисс Дэлглиш, но было ясно, что смерть миссис Стьюбек так или иначе освободила ее из-под власти пожилой леди.

Мы с Джекки пришли к старой лачуге, но я не зашел туда. Во дворе суетился Дэвлин, он развел огонь в старом баке из-под машинного масла, в котором сжигали мусор. Лилли была в комнате матери. Я увидел ее через распахнутое окно, она сидела на кровати. Услышав, что брат разговаривает с Дэвлином, она позвала его:

— Иди сюда, Джекки. Ты мне нужен.

— Зачем? — подозрительно спросил Джекки.

— Это мое дело. Иди сюда.

— Зачем? — повторил мальчик.

— Джекки, иди сюда, — приказала строго Лилли, и на сей раз он повиновался.

Я хотел расспросить Дэвлина о том, что произошло между Лилли и мисс Дэлглиш, но вместо этого у меня вырвалось:

— Что это она делает?

— Хочет все сжечь, — пояснил Дэв.

Тут Джекки выбросил из окна большой узел. В нем были новое платье миссис Стьюбек, туфли, замызганные домашние тапочки, поношенная одежда, которую дарили ей городские благотворительницы. Я увидел тряпки из разорванного нижнего белья, чулки, темные платья, залоснившуюся черную соломенную шляпу с изжеванными полями. Это старье было донельзя перепачкано, как и две целые простыни, такие грязные, покрытые пятнами, что даже Дэвлин не сумел их отстирать.

Я не стал помогать Дэвлину, а он подцепил палкой вещи и швырнул их в огонь. На пороге кухни показалась прихрамывающая Лилли без костылей, она прислонилась к дверному косяку. Лилли держала в руках небольшую деревянную шкатулку.

— Брось-ка это в огонь, будь другом, — попросила меня Лилли, поскольку я оказался рядом; по тому, как она это сказала, я узнал в ней прежнюю Лилли.

Шкатулка была похожа на школьный пенал. Она закрывалась выдвижной крышкой. Как и тряпье, она была грязная, в пятнах. Я догадался, что в ней хранилось все самое ценное и дорогое, собранное миссис Стьюбек за ее бродячую жизнь. Мне не терпелось рассмотреть, что там внутри, поэтому я не сразу сжег деревянный ящичек, а, сдвинув крышку, начал выкидывать в огонь вещь за вещью.

Много я не узнал, но кое-что для меня стало ясно. Сначала я увидел судебную повестку. Изучать ее не было времени, но я догадался, что в моих руках оказалось официальное извещение о том, что Мэтти взят под стражу. В шкатулке хранились и письма, я развернул их перед тем, как кинуть в огонь. На пожелтевшей рваной бумаге разбежались слова, написанные детским почерком, которые почти невозможно было разобрать. Здесь лежало с полдюжины фотографий. На первой была изображена одна из дочерей миссис Стьюбек — Грейс, Пэнси или Элис, дурачившаяся с кавалером на берегу реки. Были еще фотографии могилы и снимок молодого Мэтти, одетого жокеем, он восседал на хилой лошаденке. На фотографии с загнутыми уголками красовалась миссис Стьюбек в небрежно надетой шляпе, молодая, полная и очень похожая на цыганку. Последним попался старый снимок, скорее дагеротип, деревенского каменного дома не то в Ирландии, не то в Шотландии, не то в Уэльсе. Я не мог разобрать надписи на фотографии и сунул ее в пламя. Со дна шкатулки я вынул пачку пожелтевших бумаг, перевязанных тесемкой, на миг поколебался — хотел сказать Лилли, что это, может быть, свидетельства о рождении, но ведь она не желала ничего знать о деревянном ящичке, поэтому я бросил в огонь и его, и бумаги.