— Ты думаешь обо мне, когда мы не видимся?

— Я тогда думаю, когда ты обо мне думаешь. Каждый день. Ты мне снишься.

— Боже, почему ты этого не прекратишь? — Эли резко поставил ведра на тропинке. — Что за грех совершил я сам или мои отцы? Почему я должен так мучиться?

Геновефа остановилась и смотрела себе под ноги.

— Эли, не кощунствуй.

С минуту они молчали. Эли поднял ведра, и они двинулись дальше. Тропинка расширилась. Так что теперь они могли идти рядом.

— Мы больше не увидимся, Эли. Я беременна. Осенью рожу ребенка.

— Это должен быть мой ребенок.

— Все разъяснилось и утряслось само собой…

— Убежим в город, в Кельне.

— …Все нас разделяет. Ты молодой, я старая. Ты еврей, я полька. Ты из Ешкотлей, я из Правека. Ты свободен, я замужем. Ты — движение, я — стояние на месте.

Они вошли на деревянный помост, и Геновефа начала вынимать белье из ведра. Погружала его в холодную воду. Темная вода вымывала светлую мыльную пену.

— Это ты мне голову заморочила, — сказал Эли.

— Знаю.

Она прервала стирку и в первый раз положила голову ему на плечо. Он почувствовал запах ее волос.

— Я полюбила тебя, как только увидела. Сразу. Такая любовь никогда не проходит.

— А это любовь?

Она не ответила.

— Из моих окон видно мельницу, — сказал Эли.

Время Флорентинки

Людям кажется, что причиной безумия являются большие и драматические события, какое-нибудь страдание, которое невозможно выдержать. Им кажется, что с ума сходят по какой-нибудь причине: по причине ухода любовника, смерти самого близкого человека, потери имущества, взгляда в лицо Бога. Еще люди думают, что с ума сходят внезапно, сразу, в необычных обстоятельствах, и безумие падает на человека, словно охотничья сетка, опутывает рассудок, мутит чувства.

Между тем Флорентинка сошла с ума совершенно обыкновенно и, можно сказать, безо всякой причины. Вот раньше у нее были причины для безумия — когда ее муж утопился спьяну в Белянке, когда умерло семеро из девяти ее детей, когда у нее случались выкидыш за выкидышем, когда от тех, кого ее тело не выкинуло, она избавлялась сама и дважды из-за этого чуть не умерла, когда у нее сгорел амбар, когда оставшиеся в живых двое детей бросили ее и затерялись где-то на свете.

Теперь Флорентинка была уже старая, и все ее переживания остались в прошлом. Сухая, как щепка, и беззубая, она жила себе в деревянном домике около Горки. Одни окна ее дома выходили на лес, другие на деревню. У Флорентинки осталось две коровы, которые ее кормили, а также кормили ее собак. У нее был маленький сад, полный червивых слив, а летом перед домом цвели густые заросли гортензии.

Флорентинка сошла с ума незаметно. Сначала у нее болела голова и она не могла спать по ночам. Ей мешала луна. Она говорила соседкам, что луна за ней следит и что неусыпный взгляд луны проникает сквозь стены и окна, а свет расставляет на нее ловушки в зеркалах, стеклах и отражениях на воде.

Потом Флорентинка начала по вечерам выходить из дома и поджидать луну. Та поднималась над лугами, всегда одна и та же, хоть и в разных обличьях. Флорентинка грозила ей кулаком. Люди увидели этот кулак, поднятый к небу, и сказали: сошла с ума.

Тело Флорентинки было маленькое и худое. От поры вечно родящей женскости у нее остался круглый живот, который теперь выглядел смешно, точно буханка хлеба, вложенная под юбку. От того времени родящей женскости у нее не осталось ни единого зуба, как в поговорке: «один ребенок — один зуб». Что-то взамен чего-то. Груди Флорентинки — а вернее, то, что время делает с женскими грудями, — были плоские и длинные.