Суровость не произвела на Михаила Аркадьевича никакого эффекта. Он светски улыбнулся.

– Позвольте разгладить… Значит, пропажи денег нет? Нет… Пропажи вещей нет? Никак нет… Пропажи драгоценностей нет? Нет… Багаж оставлен на ваше попечение… А что мадемуазель сбежала на другой поезд, так это ее воля вольная… Крепостное право отменили… Законом не запрещено… Как говорится, лучше конь в рукаве, чем ёж за воротом…

Смольс вгляделся в ясные и честные глаза Эфенбаха.

– Неслыханно, – сказал он. – Донесу о вашем поведении в министерстве…

– Донесите, – согласился Михаил Аркадьевич. – Донесите, как от вас невеста сбежала… Для карьеры дипломата в большей пользе будет… А не вы, так и мы подсобим… У нас тоже друзья в столице дожидаются сплетен…

Столичный щеголь вдруг сдулся, плечи его согнулись.

– Господа… Вы поймите… Я влюбился… Глупо и безнадежно… – тихо и совсем по-другому проговорил он. – Все для нее готов был сделать… Все сокровища мира бросить к ее ногам… А она сбежала… За что? Чем ее обидел? Только бы найти и спросить… Упасть на колени и прощения просить… Хоть не знаю, за что…

Горе его было столь искренно, что Лелюхин смущенно хмыкнул. Впрочем, Эфенбах тоже не растратил способность к состраданию, несмотря на службу в полиции.

– Невеста московская? – спросил он.

Смольс вытер пальцем глаз.

– Нет, приехала из-за границы, проживала в «Лоскутной».

– Значит, паспорт у нее имеется, – упомянул Лелюхин то, что было важно для розыска.

– Конечно… Наверное… Я же не проверял… Она самостоятельная, независимая женщина со средствами… Совершеннолетняя… Наверняка старше двадцати четырех… Но какое это имеет значение. Я не хочу жениться на молоденькой шестнадцатилетней глупышке.

– Расписать лицо сможете? – спросил Эфенбах.

– Красавица редкая, – ответил Смольс.

– Ну, теперь все понятно. – Михаил Аркадьевич вдруг сообразил, что забыл про главное. – Как ее звать?

– Баронесса фон Шталь…

– Как? – с нескрываемым удивлением спросил Лелюхин, хотя отлично расслышал.

Смольс обернулся и повторил.

– Господа, умоляю, найдите ее… Мне бы только спросить: в чем я провинился… И загладить вину…

Эфенбах величественно поднялся и протянул страдальцу руку.

– Будем разыскивать!

– Каким образом умудрились оказаться в салоне мадам Жанны Вейриоль именно в этот день и час? – спросил Пушкин.

Ожидания Агату не обманули. Бесчувственный чурбан не обрадовался, не удивился, не улыбнулся, не сделал вообще ничего, что делают смертные люди. Кусок льда не растопишь. Все, что она хотела сказать – быть может, попросить прощения за глупость, ему не нужно. Так пусть будет похоронено у нее в сердце. Навсегда там погибнет. Раз никому не нужно… Есть дела поважнее, невест надо спасать…

Агата расправила плечи. Чтобы он видел, что имеет дело с серьезным противником. Который не знает ни жалости, ни пощады… А он еще пожалеет…

– Здравствуйте, господин Пушкин, – сказала она, вздернув подбородок. Потому что Пушкин, будучи выше ростом, стоял на ступеньке крыльца.

– Вам задан вопрос, – сказал он.

Чем окончательно разозлил: к тому же еще и хам. Каким был, таким и остался.