Он поклонился и пошел в прихожую.

– На порог не пущу! – кричала она в полном отчаянии. – Не смей появляться, пока не одумаешься! Ты мне больше не племянник… Я разрываю с тобой всяческие отношения… Знать тебя не желаю… Видеть не хочу…

Тетушка еще кричала в запальчивости разные выражения, о которых потом всегда сожалела. Но тут хлопнула дверь. Никаких сомнений: Пушкин не покорился. Ушел. Разорвал с ней родственную связь. Ничего не пожалел. Такой упрямец. Стальной характер и ледышка вместо сердца…

Что ей теперь делать?

Упав на стул, Агата Кристафоровна крикнула Дарье, чтобы та принесла графин с настойкой и рюмку. Сердце требовало крепкого успокоительного.

Она успела одолеть три рюмки, что заняло не слишком много времени, когда дверной колокольчик робко звякнул. На радости, что племянник одумался и вернулся, тетушка бросилась в прихожую и распахнула дверь.

Перед ней стоял немного не Пушкин. То есть совсем не Пушкин. Категорически не он.

– Ты? – в изумлении выдохнула Агата Кристафоровна, забыв о приличиях. – Откуда? Как? Что?

Словно смущаясь, Агата сжимала сумочку.

– Позволите мне войти, мадам Львова?

Разыскать молодцов, давших пакостное объявление, нетрудно. За этим дело не станет. Хуже, что сыск превратили в мусорную свалку. С любым пустяком суются. Это во французских романах сыщики ловят гениальных преступников. Московский сыск в основном занимался тем, что писал справки, отношения, запросы, проводил розыски беглых, выдворял беспаспортных и тех, кому запрещалось пребывание в Москве. Чаще всего приходилось раскрывать кражи. Убийства случались крайне редко. Воровской мир Москвы обитал кучно на Сухаревке и Хитровке, куда полиция без нужды не совалась, а сыск и подавно. Там в подвалах и ночлежках текла своя жизнь. Кто погибал от ножа или удара молотком или просто зашибся по пьяни, там и оставался: закопают мертвое тело, и как не бывало человека. В полицейский участок не сообщат. У лихих людей свой закон, свои понятия. Сыску оставалась всякая суетливая мелочь.

Кроме нескончаемых мелких хлопот по службе, на шее Михаила Аркадьевича сидела большая беда: племянник. Награжденный родителями библейским именем Мафусаил, он обладал редким даром совершать ошибки там, где никто не ошибется. Причем ошибки чудовищные. Например, умудрился получить отказ от трех невест подряд. В результате чего терпение его матери, сестры жены Эфенбаха, лопнуло, и она рыдала на плече Михаила Аркадьевича. На другом плече рыдала его жена. Что ему оставалось? Со всей строгостью начальника сыска Эфенбах поставил племяннику условие: любой ценой жениться в этот сезон. Понимая безнадежность своего положения, Мафусаил обещал вызвать на помощь из Петербурга товарища, солидного чиновника. Эфенбах возлагал на него большие надежды, хотя и не был знаком лично. Он строго приказал племяннику прислать гостя к нему, чтобы лично разъяснить непростую ситуацию. Чиновник ожидался вот-вот, с ночного петербургского поезда.

Коньяк, как обычно, произвел целительную легкость в мыслях. Михаил Аркадьевич отбросил печаль и приободрился.

В кабинет постучали, Кирьяков сообщил через дверь, что прибыл чиновник из Петербурга.

– Пусти, заходи! – крикнул обрадованный Эфенбах.

Дверь отворилась, вошел молодой человек в строгом костюме. И отдал официальный поклон.

В первое мгновение Михаил Аркадьевич подумал, что ему мерещится. Или другая рюмка коньяку была лишней. В следующее мгновение он удивился так, как давно не удивлялся ничему. Пожалуй, если бы на пороге кабинета появился Моисей со скрижалями, он и тому поразился меньше.

– Ванзаров! – выпалил начальник сыска.