Кот снова мяукает и прыгает мне на колени. Глажу его. Смотрю, как Шон одевается. Напряженная тишина. Он натягивает джинсы. Затем снова усаживается на краю кровати в стороне от меня, по пояс голый. Он выглядит так, будто у него ужасное предчувствие, что мне что-то известно и меня это злит. Бедняжка. Закрывает голову руками, трет лицо. И вот я его спрашиваю:
— А что это у тебя на шее?
Он очень заметно напрягается, и я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.
— А что на шее?
— Похоже на засос, — говорю я как ни в чем не бывало.
Он подходит к зеркалу, принимается вовсю разглядывать свою шею, изучая отметину. У него слегка подергивается челюсть. Смотрю, как он пялится в зеркало на свою увядшую красоту.
— Это родимое пятно, — говорит он. То-то, дебил.
— Как же мы себя любим.
— Почему ты сегодня такая стерва? — спрашивает он, повернувшись ко мне спиной, натягивая футболку.
Поглаживаю Сеймура по голове.
— Вовсе я не стерва.
Он идет обратно к зеркалу и смотрит на небольшой багрово-желтый синячок. Я бы вообще его не заметила, если бы не слышала новости. И тут он произносит:
— Не знаю, о чем ты говоришь. Это не засос. Это родимое пятно.
И теперь вступаю я и, не получая и толики ожидаемого удовольствия, произношу:
— Ты трахнул Джуди. Вот и все.
Я говорю это быстро, очень быстро, рублю с плеча, и это выводит его из равновесия. Он усиленно пытается не показать виду, не посмотреть на меня еще раз пристально.
Он отворачивается от зеркала:
— Что?
— Ты слышал, Шон.
Я сжимаю Сеймура слишком крепко. Он больше не урчит.
— Ты больна, — говорит он.
— Ох, да неужто? — спрашиваю я. — Слышала, ты искусал ей все ляжки, изнутри.
Кот взвизгивает и спрыгивает с колен, крадется по полу к двери.
Шон смеется. Пытается не обращать на меня внимания. Присаживается на кровать, завязывая шнурки. Он не перестает смеяться, тряся головой.
— Ну, бог ты мой. А это-то кто тебе рассказал? Сьюзен? Роксанн? Скажи же, кто? — спрашивает он с невинной улыбочкой.
Театральная пауза. С таким же невинным видом гляжу на Сеймура, который сидит у двери, облизывая лапы. Он тоже смотрит на меня, ожидая моего ответа.
— Джуди, — говорю я.
Теперь Шон перестает смеяться. Перестает трясти головой. У него вытягивается физиономия. Он надевает другой ботинок.
— Ничьи ляжки я не кусал. Твои же не кусал, верно? — бормочет он.
— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — озадаченно спрашиваю я. — Сказать, чтобы она раздвинула ноги и дала мне посмотреть?
О чем мы вообще говорим? Меня это вообще не слишком-то и волнует. Это такая мелочь, что я не понимаю, зачем я так его подначиваю. Может, потому что мне хочется все это закончить и Джуди — подходящий предлог.
— Ох, господи, — произносит он с разочарованным видом, — поверить не могу. Ты серьезно или у тебя месячные, типа?
— Ты прав, — говорю я, — у меня месячные. Ничего не было.
Этому кретину как будто бы полегчало:
— Так я и думал.
Стараясь выглядеть подавленной, как будто сердце мое разбито, я говорю:
— Зачем же ты это сделал, Шон?
— Я ухожу, — говорит он, отпирая дверь.
Выходит в коридор. В ванной шумно — там кто-то кого-то стрижет. Он выглядит обескураженным. Я прикуриваю.
— Ты правда серьезно? — спрашивает он из коридора. — Ты действительно ей веришь?
Я начинаю смеяться.
— Что такого смешного? — спрашивает он. |