И дети поэтому сложные. Только телевизор этот смотрят, а там, конечно, ничего хорошего не покажут. Только включаешь, и начинается: одно сплошное насилие и эротика. Конечно, что же у детей в головах будет, раз они больше ничего не видят. Мы в свое время хоть книжки читали, а им же только Интернет подавай. А это, вы знаете, же хуже любого телевизора. Там, вообще, только девки голые скачут везде, — она делает паузу и как будто цыкает едва слышно. — А еще эти, как их, голубые. Нет, ну вы слышали? В сто восьмой школе, вон, двух старшеклассников поймали за этим.
— За чем?
— За тем самым! Господи, какой кошмар! Это все их Интернет и телевизор! У нас, конечно, такого не было. Вон, у Малахова вчера показывали, как две девочки избили учительницу за то, что та им двойки поставила по поведению. Нет, ну куда же все катится…
— Ольга Геннадьевна! — перебивает физичка. — Да мне наплевать на этих ваших Малаховых! Вы скажите, что с Веригиным делать! Он все нервы уже вымотал! Что вы тут рассуждаете о каком-то Интернете! Да я, вообще, не знаю, что это такое и знать не хочу!
Я не могу сдерживаться, и у меня вырывается едва слышный смех. Илона Дмитриевна цыкает на меня и качает головой. Но это, правда, самое интересное. Мне больше всего всегда нравится именно эта часть. Про пагубное влияние Интернета и телевизора. Притом, что я, например, понятия не имею, кто такой Малахов. Но еще увлекательнее и смешнее последняя часть. Не знаю, почему, но она всегда идет в заключении.
— Да вызову я его родителей, — уверяет директор. — Не волнуйтесь! Все вместе поговорим, думаю. Только я же понимаю прекрасно, что для Романа это ничего не значит. Я столько лет работаю в школе, Мария Николаевна, уж поверьте, я знаю, что с ними происходит. Я уж их изучила. Веригин сейчас чувствует недостаток внимания со стороны родителей. У него ревность к младшей сестре. С ним даже говорить о ней нельзя, он сразу как ежик становится, иголки свои выпускает. Это же понятно. Вот и пытается привлечь к себе внимание. Ох, Мария Николаевна, только не надо от него отворачиваться! Не надо на нем крест ставить! Мы должны к нему пробиться, должны поделиться с ним своим опытом.
Я снова не могу сдержать смех. Вот это речь! Просто прослезиться можно, какая забота! И главное, какое глубокое понимание. Так и представляю, как они сейчас снова начнут ко мне пробиваться, делиться со мной опытом.
Телефон пищит. Пришел ответ от Юли: «Давай. Приходи ко мне в три». Я пишу: «Ок» и засовываю мобильник в карман. Тут как раз дверь кабинета открывается, и на меня устремляется испепеляющий взгляд Марии Николаевны.
— Посмотрите на него! Развалился! — ворчит она, как будто обращаясь к большой аудитории.
И так убедительно это у нее выходит, что я даже по сторонам начинаю оглядываться в поисках невидимых зрителей.
— Ну чего сидишь! — продолжает физичка. — Заходи!
Поднимаюсь со стула и вхожу в кабинет директора.
Я стою перед Ольгой Геннадьевной, руки в карманах, голова опущена. Не потому что мне стыдно. Просто, чтобы не смущать чувствительных женщин своим взглядом.
— Ну, — начинает допрос директор, — что ты скажешь, Роман? Почему ты прогуливал физику и сорвал контрольную?
— Я не срывал контрольную.
— Не паясничай! Что за неотложные дела у тебя, из-за которых ты прогуливаешь уроки?
Молчу и пожимаю плечами. |