Харрисон переходит к следующему шагу в последовательности, чтобы мы могли проанализировать его вместе, но когда я краем глаза замечаю, что Миллер пытается перестроиться, опираясь головой о фюзеляж, я больше не могу сидеть спокойно.

– Извини, но мы не могли бы заняться этим утром?

Я указываю на место через проход от меня. – Макс болен.

Харрисон оглядывается. – Мне кажется, с ним все в порядке. Он у Миллер.

– И ей нужен перерыв.

Я стараюсь сохранять свой тон, даже когда на самом деле я раздражен и немногословен. Я понимаю, что организация сделала все возможное, чтобы моя ситуация сработала, но это те моменты, которые важны для меня. – Послушай, завтра я проснусь на час раньше и выпью с тобой кофе или еще что нибудь, но сегодня мне просто нужно позаботиться о своей семье.

Он согласен, но явно расстроен из за этого, и я знаю, что он просто пытается выполнять свою работу. Я проиграл нам сегодняшнюю игру, так что у меня нет особого права выдвигать требования, но он сдается, берет свой iPad и направляется обратно в переднюю часть самолета, чтобы сесть с остальным тренерским штабом.

Я чертовски опустошен. Из за недостатка сна, из за болезни моего сына я борюсь с непреодолимым желанием обращаться с няней, временно живущей в моем доме, так, словно она здесь навсегда. Но прямо сейчас я просто очень хочу обнять их обоих.

В самолете темно и тихо, большинство парней пытаются немного прикрыть глаза перед посадкой, я встаю со своего места и пробираюсь через проход.

Изо всех сил стараясь не разбудить Макс, я просовываю одну руку под колени Миллер, другую – под ее спину, прежде чем осторожно поднять ее на руки, поворачиваясь, чтобы занять ее место. Я сажаю ее к себе на колени, так что они оба у меня в руках.

– Что случилось? – спрашивает она, даже не открывая глаз, утыкаясь головой мне в плечо, Макс все еще спит у нее на груди.

– Ничего, – шепчу я. – Поспи немного.

Она глубоко дышит через нос, прижимаясь ко мне еще сильнее. – Почему ты не работаешь?

– Потому что есть вещи поважнее работы, Миллс.

Она не отвечает, и да, возможно, я сказал это в том смысле, что это относилось и к ее работе.

Она зарывается глубже, проводя рукой по спине Макса. – Когда ты обнимаешь меня вот так на глазах у других людей, это довольно интимно.

Я тихо хихикаю. – Да, ну, иногда мне насрать на твои правила, Миллер, и сейчас как раз один из таких случаев.

– Почему тебе не насрать на те, где ты спишь в моей постели?

Подожди… что?

Я играю с волосами, обрамляющими ее лицо, убирая их, чтобы лучше видеть ее. – Ты хочешь, чтобы я нарушил это правило?

– Мне просто интересно, почему ты не попробовал.

– Ты чертовски сбиваешь меня с толку, Монтгомери.

– Я тоже сбиваю себя с толку.

Я перенастраиваю свою хватку на них. – Я не пытался пробраться в твою постель в основном ради тебя, потому что я совершенно уверен, что если мы начнем устраивать вечеринки с ночевкой, ты незаметно влюбишься в меня, и я знаю, как ты непреклонна в том, что это останется интрижкой.

На ее губах появляется сонная улыбка. – Я скучала по тебе.

При этих словах ее нефритово зеленые глаза распахиваются, и я не могу удержаться от тихого смеха над ее измученной откровенностью.

Мы виделись каждый день с тех пор, как она приехала в Чикаго, так что это не то, что она имеет в виду. Но уход за больным Максом осуществлялся посменно, мы оба слишком устали, чтобы делать что либо вместе, когда он засыпает.

– Я же тебе говорил, Миллс. Ты уже влюбляешься.

– Я не влюбляюсь.

Эти слова мгновенно меняют игривую атмосферу. Она хочет жизни без каких либо обязательств, и чем глубже мы в это погружаемся, тем яснее, что единственная жизнь, которую я усложняю, – это моя собственная.