А многоопытный князь будто прочитал мысли его и сказал:

   — А я тебе изъясню, отче, что и Божья правда для человеков недоступна есть. Инако, как прикажешь мыслить: отчего это у нас, крестиан, один Бог, у хазар — другой, у половцев — третий? И всяк в своего Бога верит и токмо ему повинуется, и чаще прочего своим единоверцам на подмогу идёт. — Святополк вдруг улыбнулся: — А помысли, отче, что стало бы, если бы прадед мой, Владимир Святославович, не крестианскую веру избрал для Руси, а мухаммеданскую ал и же — хазарскую — иудейскую. Стояли бы в наших градах мечети али иудейские капища, как их там?

   — Синагоги, — подсказал Нестор и тоже улыбнулся: больно диковинной показалась картина сия, совсем по-иному пошла бы жизнь и на Руси и вокруг неё.

Святополк к сказанному добавил:

   — Ты поди думаешь: «Правда токмо у Господа, а у смертных нет её». Ан нет, Нестор, есть. Поразмысли: родственные друг другу слова — правда, право, правление, — а разве не дед мой, Ярослав Владимирович Мудрый дал всей державе своей «Русскую правду», и разве не в своих руках держу я ныне правление Русью? Стало быть, и правда там, где закон и власть. А остальное — от лукавого, ибо сказано: «Нет власти, стало быть, правды, да не от Бога».

Речь Святополка показалась Нестору сколоченным строем закованных в цареградскую броню дружинников. Не было ни одной щёлочки в их тесном железном ряду.

А князь, воодушевившись от собственного красноречия, которое бурным потоком несло его вперёд, сказал, как меч вогнал в горло язычника:

   — Божья правда, Нестор, в Святом Писании да в царстве небесном есть, а на грешной земле нет её. Даже в обителях Божьих часто бывает она увечна — то слепа, то глуха, то колченога.

Нестор вспомнил братию из своей обители, вспомнил многих иных иноков, не нашёл, что мог бы возразить вроде бы и непристойным, но правосудным речам Святополка.

   — Да где уж, княже, ангелов-то взять? — проговорил он примирительно, сводя всю речь собеседника к последней бесспорной истине о греховности человеков. Истине бесспорной, абсолютно верной, которую богословы называли греческим словом «аксиома».

   — Вот и слава Богу, — проговорил Святополк с радостным облегчением. — А теперь послушай, какую жду я от тебя подмогу. Царь Византийский да патриарх его, Никифор, хотят утвердить на Руси своё владычество, отыскивая корни его в нашей старине. И потому всячески благоволят к тем, кто им в том пособляет и держит их руку. Паче иных любы им те князья наши, что повязаны с Византией кровью, и насупротив тому нелюбие своё распростирают на тех, кто родственными узами повязан с иными домами — с варяжским, либо со славянскими, аль с иными какими.

И мнится мне, что придёт тот Лаврентий-афонец с некиим замышлением переспорить тебя, доказывая, что и власть, и свет на Руси от Византии, а Ольга-княгиня, прежде чем стала женой Игоря, была пурпуроносной невестой их царя и первой на Руси крестилась, и тем была супротивна варварам-варягам — идолопоклонникам и язычникам. А ведь имя её — Ольга, таковое же есть, как и у Вещего Олега, и слышал я, когда был князем в Новгороде, что изначально на варяжский лад прозывался он Хельгом, а она — Хельгою, и только потом стали новгородцы звать его Олегом, а её — Ольгою, а что до болгарского её происхождения, то, чаю я, измышлено сие царьградскими греками.

Князь встал, давая знать, что беседа закончена. Встал и Нестор. Так же, как и пришли они сюда — под руку, так же и вышли.

Нестор проводил Святополка до терема, и по дороге князь не говорил уже о старине, о прошлых делах, а спрашивал его, каково живётся в обители, достаточны ли монахи, есть ли у него самого, Нестора, в чём либо какая нужда, и даже спросил об убогих и нищебродах, что прибивались к монастырской богадельне.