|
И князь, и святые отцы знали, когда придёт в гавань насад, но пиететной встречи на берегу не устроили: Лаврентий не известил их о приезде и, таким образом, они были свободны от церемонии, которой их собрат почему-то избегал. Впрочем, понимали они и почему: неожиданное появление в монастыре было на руку хитрому греку. Феоктист послал верхоконного монастырского холопа на берег Почайны, чтобы, как только афонец появится, тут же о том известить его. Однако насад пристал к берегу, но Лаврентия на нём не было.
Холоп оказался смышлёным малым и расспросил корабельщика об афонце. Корабельщик же поведал ему, что инок, плывший с ним от самого устья Днепра, сошёл с насада нынче утром и пошёл в Киев пешком. Холоп, вернувшись в обитель, довёл то до архимандрита, немало сему рассказу подивившегося. Феоктист велел позвать к нему Нестора. — С чего бы это поступил Лаврентий столь нечаянно? — спросил он Нестора. — Мнится мне, что опасался он встречи в Почайне, полагая, что с первых же шагов станет он нашим узником, хотя и почётным. А так пройдёт он через посад, через слободы, может быть, и в город заглянет, по присловью: лучше один раз увидеть самому, чем десять раз услышать от кого-то. — Пожалуй, ты прав, отче диакон, — раздумчиво произнёс Феоктист. — А не мыслишь, что есть у него в Киеве свой человек, с коим он сначала встретится и узнает, что ему потребно, а потом уже придёт и к нам, в Печеры? — Может, и так, — согласился Нестор, — да только о чём станет он выведывать, коли пришёл он не соглядатаем, а учёным патриаршим апологетом? — Афонцы более всех держат руку не патриархов, а императоров, — возразил архимандрит, — ибо монастыри афонские от власти патриарха, а у царей помимо духовных забот есть и иные хлопоты. — Даст Бог, узнаем, — примирительно проговорил Нестор. — Всё едино никуда Лаврентий не денется, не минет он нашей обители, не завтра, так послезавтра явится. Но и завтра не объявился гость в обители, исчез где-то в Киеве, — да и немудрено то было, ибо считали в городе и слободах, и в ближних окрестностях одних лишь церквей да часовен более трёх сот, а людей жило не менее трёх же сот, но — тысяч. Отыскать православного монаха, к тому же отменно говорившего по-славянски, было нелегко, да и особой нужды в том не было, и потому на следующее же утро Нестор сел за работу: в преддверии встречи хорошо было побольше и получше узнать о старых делах меж Царьградом и Русью. Внимательно перечитав всё, что относилось к Ольге, Нестор взялся за перо. «В год 6477-й. Сказал Святослав матери своей и боярам своим: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае, — там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли — золото, паволоки, вина, разные плоды, из Чехии и из Венгрии — серебро и кони, из Руси же — меха и воск, мёд и рабы». Отвечала ему Ольга: «Видишь — я больна: куда хочешь уйти от меня?» — ибо она уже разболелась. И продолжала: «Когда похоронишь меня, — отправляйся, куда захочешь». Через три дня, 11 июля, Ольга умерла, и плакали по ней плачем великим сын её и внуки её, и все люди. И понесли, и похоронили её на открытом месте. Ольга же завещала не совершать по ней тризны, так как имела при себе священника — этот и похоронил блаженную Ольгу». Только поставил Нестор точку, как пришёл за ним от архимандрита послушник и велел идти к владыке, сказав, что пришёл к нему брат Лаврентий. Когда Нестор пришёл, в келье настоятеля были уже келарь монастыря диакон Варлаам, пресвитер отец Яков, сам владыка и гость обители — немолодой человек, тощий, невысокий, носатый, с живыми умными чёрными глазами. |
