Любой из нас связан тысячами и тысячами мелких, средних и толстых невидимых веревок, и чем старше мы становимся, тем больше становится и их. В какой-то момент веревки вообще перестают называться именно так, и обретают новое наименование – «путы». Причем заметим, в девяноста процентах случаев к ним можно добавить слово «добровольные». Просто потому, что ты их выбираешь сам.

Ты же сам себе выбираешь друзей? Женщин? Стезю? Образ жизни? Образ мысли? Сам. И сам потом тащишь за собой этот груз, поскольку все это обязывает тебя к определенным действиям, и в какой-то момент слово «могу» переходит в состояние «должен». Девушка забеременела? Женись. «Ты же мне друг, помоги», – и куда ты денешься? Помогай. Устроился на работу – соответствуй. И так день за днем, год за годом… Вроде бы мелочи, вроде бы ты в любой момент можешь распрямиться и сказать – «А пошли вы все, ухожу я от вас, уезжаю, улетаю, уплываю…». Можешь. Но не скажешь. А если и скажешь – то только зеркалу в ванной, когда вода шумит и тебя не слышно. Ну, может, добавишь еще: «Как же это все достало».

Вот это все и создает то, что называется «твоя жизнь». И никогда ты не станешь её менять, поскольку в ней все устоялось, в ней ты уже всего достиг, и сил на рывок из нее просто нет. И на то, чтобы создать новую жизнь, сил тоже нет – ты их уже израсходовал. Так что пошепчи у зеркала в ванной, натяни на лицо улыбку и живи дальше. Бери то, что доступно, живи так, как тебе удобно, и не рвись из всех жил – оно того не стоит. При жизни героев и гениев таковыми не считают, их считают безумцами, поскольку они всем мешают, а после смерти тебе уже будет все равно – помнят тебя или нет.

Так что, господа и дамы, вы можете идти длинной и кружной дорогой честных побед и благородных поражений, а я пойду короткой кривой лесной тропиночкой. И посмотрим потом, на финише, кто первым придет, при этом еще и с наименьшими потерями.

А если мои мысли кажутся кому-то крайне неприглядными и склизковатыми… Подойдите к зеркалу и посмотритесь в него – так ли я неправ? Или вы всегда и всем говорите правду, поступая, так как должно, смело и отважно двигаясь по жизни путем чести? Так в чем же наше отличие? Только в том, что я говорю об этом, а вы нет?

– Ну, какое решение принял? – поторопил меня Сэмади. – У меня сегодня еще кое-какие дела есть, я не могу до рассвета ждать ответа от тебя.

– Идет, – кивнул я. – Если будет шанс вытащить из Великого Ничто еще одного бога, то это будет Чемош.

– Нет-нет. – Сэмади слез с кресла и подошел ко мне. – Так не пойдет. Дело это серьезное, нешутейное – о богах речь идет, не о хрене собачьем. Тут нужна клятва, и не абы какая – а на крови.

– Фиг, – немедленно возразил я. – На крови клясться не буду.

Если я чего и усвоил из своих последних приключений, так это то, что кровь для мертвых – это святое, и давать им ее в руки всегда верх глупости.

– Ну вот, научил на свою голову уму-разуму, – расстроился Сэмади. – А так славно было начали договариваться!

– Я поклянусь именем богов, – предложил ему я. – Ты же понимаешь, что даже сейчас нарушать такую клятву – это все равно что с разбегу прыгать со скалы?

– Так-то оно так, – уклончиво ответил Сэмади. – Но… Ладно. Вот был бы на твоем месте кто другой – не согласился бы на это, ей-ей, не согласился. Но ты мне как родной уже стал, тебе я верю.

– Трогательно, – смахнул я из уголка глаза несуществующую слезинку.