– Привезу, привезу… – повторял Бахаго, провожая почтенного гостя.

– Я уже лет пятнадцать не бывал в Кано, – лепетал Маваки, вырываясь из крепких рук своих внуков. – Если обо мне не позаботятся люди моего племени, то мне нечем будет прикрыть свое тело от солнца. К тому же я состарился, Бахаго, мне пора уже прикрывать тело от ночного холода.

Кузнец помнил свое обещание. Он очень хотел возможно скорее отправиться в прекрасный город Кано, единственный город на свете, который он видел. Правда, время стерло яркие картины, оставшиеся в его памяти с тех пор, когда он еще мальчишкой сопровождал отца в Кано. С годами все виденное словно покрылось налетом пыли, потускнело, но не потеряло для Бахаго своей привлекательности. Бахаго стремился в Кано и потому еще усердней стал готовиться в путь. Ему надо было сделать много-много бронзовых украшений, чтобы выменять их на базаре. А делать украшения труднее, чем бронзовые наконечники стрел. Каждая браслетка, каждая сережка требовали усердия и выдумки. Но у Бахаго были и другие заботы. Кузнец нередко занимался делом, которое прежде казалось ему развлечением, а последнее время он понял, что это дело может дать ему больше мяса и вина, чем все самые трудные работы кузнеца и литейщика. И он стал заниматься этим делом, подстрекаемый щедрыми дарами.

Дело в том, что к Бахаго нередко обращались с просьбой вырезать деревянные головы предков для алтарей. Как-то он сделал такие головы для своих близких родственников. Потом его попросил об этом Маваки. А потом слава о нем разошлась по саванне, и к нему приходили даже из дальних маленьких селений, хотя повсюду были свои резчики по дереву, а он, Бахаго, был единственным кузнецом в Слоновьей Тропе. Все же ему пришлось заниматься и резьбой. Бахаго давно заметил, что людям присущи всевозможные причуды. Появится такая причуда у одного, потом она переходит к другим, и многие становятся ее пленниками.

Так было и с ним. Казалось, что нет нужды обращаться к нему с работой резчика по дереву. А вот обращаются, и он не смеет отказать. Пожалуй, во многом виновата и Мать Макеры – так теперь называли жену кузнеца Бахаго. Вместо того чтобы пойти в поле и заняться посадками земляного ореха, она не поленилась отправиться в одно дальнее охотничье селение с Макерой за спиной и с деревянными фигурками в корзине. Она чуть не уморила малыша, а для чего? Чтобы заставить Бахаго вырезать еще несколько деревянных голов для алтарей и получить за них мяса и плодов. Неудивительно, что путешествие в Кано все откладывалось. Бахаго сердился, да и Мать Макеры становилась нетерпеливой, часто вспоминала о предстоящем путешествии, однако не помогала мужу готовиться к нему, а только мешала.

– Зачем тебе плавить металл, когда ты можешь получить много мяса, забавляясь резьбой по дереву? – спрашивала она.

– Ты говоришь неразумные слова, Мать Макеры, – рассердился Бахаго. – Мой дед и прадед были кузнецами. Мой отец велел мне заниматься этим делом. Наше занятие священно. Зачем ты говоришь такие слова?

– О, я говорю хорошие слова! – закричала Мать Макеры. – Я вижу, что в саванне умирает много людей, а живые хотят иметь деревянные головы предков. Им нужны алтари, чтобы задобрить души умерших. Почему бы тебе не делать деревянные головы, если они приносят тебе выгоду? Разве легко прокормить четверых сыновей? А еще нужно найти время, чтобы сделать украшения для базара в Кано. Не будет украшений, тогда и ходить незачем. Головы из дерева легче делать, чем плавить бронзу. Я давно это заметила. Сколько дней ты потратил на поиски камня, в котором есть медь? Вспомни, Бахаго. Может быть, ты забыл, а я запомнила – двенадцать дней.

– Я сделаю украшения, Мать Макеры. Но мы ведь не можем пойти в Кано сейчас, когда наш малыш еще так беспомощен. Мне кажется, что мы не должны рисковать жизнью маленького Макеры.