Она чуть приподнялась, чтобы натянуть на себя одеяло. При этом она ударилась лбом о крышку гроба и, слабо вскрикнув от боли, упала назад.

Удар был довольно сильный, и она снова впала в беспамятство. Она лежала неподвижно, как прежде, и казалось, жизнь опять ее покинула. Далекарлиец, услышав стук и возглас, сразу же отложил в сторону скрипку и стал прислушиваться. Но больше ничего не было слышно, ровно ничего.

Он стал следить за гробом так же настороженно, как тогда, когда появился на кладбище. Он сидел, кивая головой, как бы в подтверждение своим мыслям. А думал он о том, что никому в этом мире нельзя доверять.

Уж казалось бы, какого превосходного молчаливого товарища он тут нашел, но вот теперь и он обманул его ожидания.

Он сидел, пристально уставившись на гроб, точно хотел посмотреть, что там внутри. Наконец, убедившись, что гроб больше не издает ни звука, он снова взялся за скрипку. Но теперь скрипка не хотела играть. Он осторожно протирал ее, ласково гладил, но мелодии больше не вырастали из нее. Он до того огорчился, что готов был заплакать. Он намеревался весь день просидеть здесь, слушая свою скрипку, а она отказывалась играть.

Впрочем, причину он понимал. Скрипка была встревожена и напугана тем, что шевелилось там, в гробу. Она позабыла все свои мелодии и думает лишь о том, что бы это могло стучать о крышку гроба. Известное дело — страх отшибает память.

И он понял, что должен успокоить скрипку, если хочет и дальше слушать ее музыку. А ему было так хорошо! Целую вечность уже не было ему так хорошо, как нынче. Но если и вправду там в гробу таится нечто опасное, то не лучше ли будет вытащить его оттуда? И тогда скрипка успокоится, и красивые цветы вновь начнут вырастать из нее.

Он решительно открыл свой мешок и стал рыться среди пил, ножей и топоров, пока не наткнулся на отвертку. Мгновение спустя он уже был на дне могилы и, стоя на четвереньках, отвинчивал крышку гроба.

Он вывинчивал винт за винтом, пока наконец не смог снять крышку и прислонить ее к стене ямы. Но в этот момент платок соскользнул с лица мнимоумершей. Почувствовав свежий воздух, Ингрид открыла глаза. Теперь вокруг было светло. Наверно, ее куда-то перенесли. Она лежала в желтой комнатке с зеленым потолком, на котором висела большая люстра. Комнатка была узкая, а кровать — меньше некуда. Почему ей кажется, будто у нее спеленуты руки и ноги? Может быть, это сделано для того, чтобы она неподвижно лежала в своей крохотной кроватке?

Странно, зачем ей положили псалтырь под подбородок? Ведь его обычно кладут покойникам.

В пальцах у нее был букетик цветов. Ее приемная мать срезала со своего куста несколько веточек мирта и положила ей в руки. Ингрид удивилась. Что это нашло на ее приемную мать?

Она заметила, что под голову ей положили подушечку с широкими углами, а сверху покрыли батистовой простыней, уложенной красивыми складками. Ей это понравилось, она любила нарядную постель. Но лучше бы все-таки ее накрыли теплым одеялом. Нехорошо больной лежать без одеяла.

Ингрид готова была закрыть лицо руками и расплакаться. Ей было ужасно холодно.

В этот момент она почувствовала у своей щеки что-то твердое и прохладное. Она тихонько засмеялась. Рядом с ней на подушке лежала старая красная деревянная лошадка, трехногая Камилла. Маленький братец, который никогда не мог заснуть, пока ему не клали эту лошадку в постель, теперь положил ее к ней на подушку. Как это мило со стороны мальчугана! Ингрид еще больше захотелось плакать, когда она подумала о том, что малыш надеялся, видно, утешить ее, отдав свою любимую игрушку.

Но она так и не заплакала. Истина вдруг разом открылась ей. Братец отдал ей свою деревянную лошадку, мать вложила ей в руки белые цветы, и псалтырь лежит у нее под подбородком потому, что ее сочли мертвой.