— Как ты думаешь, — устремив взор в озёрно-лесную безмятежную даль, не потревоженную людскими страстями, спросила Бабушка, — каково Старшим видеть все эти пути и душой чувствовать их цены? Взвешивать на весах Вечности все жертвы? Это ведь только кажется, что распоряжаться сотнями тысяч судеб легко, казнить и миловать целые народы. Гора видится сверху горой, но она состоит из песчинок. Каждая смерть, каждая пролитая слеза ложится на наши плечи бременем седины. Такое бремя — не для юных и даже не для зрелых, тут я без скромности говорю. Надобно быть Старшим, чтобы всё это вынести.

Неостановимые слёзы катились по щекам Олянки. Опять стало трудно дышать, но уже из-за тяжести услышанного — смутно печального, не до конца понятного, но пронзительного от скрытой в нём горькой и огромной, как небо, неохватной для разума истины.

— Тебе непросто будет это понять, но ты всё же попробуй, — снова улыбаясь звёздными глазами, молвила Бабушка. — Ведь неспроста же ты и твой брат Любимко — зрячие, разумеющие.

— Брат? — Олянка смахнула слёзы, встрепенувшись всем сердцем и душой.

— Ваши души — родственные. Души любящих брата и сестры, — сказала Свумара. — Ты сразу верно уловила суть своей привязанности, а Любимко пока ещё хочет иного, но уже стоит на пути к осознанию. Ступай, дитятко. У тебя много дел.

И Свумара легонько толкнула пальцами Олянку в лоб.

Стремительное, головокружительное падение — и Олянка открыла глаза. Первые два вдоха — глубокие, судорожные, как отголоски этого полёта вниз, дальше — уже спокойнее, ровнее. К окну лип чёрный мрак: ночь. День был бы густо-серым. Дыхание... Чуткое ухо ловило и различало всех: вот дышит матушка, вот отец, вот сестрицы, а там — братья. Любимко. Вот посапывает Куница. Все целы, все живы. Явь жива, но истекает кровью, Навь вцепилась в неё с умирающим хрипом, на последнем издыхании. Сцеплены друг с другом намертво: погибнет одна — умрёт и другая.7

Новый день нёс новые заботы: Олянке с Куницей предстояло идти в лес — добывать пропитание и себе, и семье. Запасы были уже порядком подъедены, как ни старалась матушка бережно их расходовать, растягивать. Девушек-оборотней навии уже пропускали без вопросов, и они вернулись с дичью и рыбой.

— Сбегаю-ка я на Кукушкины болота, попробую там клюквы с мёдом раздобыть, — сказала Куница. — Заодно и проведаю, как там дела дома.

Тревожно заныло сердце Олянки, но она сказала лишь:

— Держись только подальше от дорог, городов и сёл: там навии. Подземелье они тоже могли успеть захватить.

— Я от Свилима слыхала, что они подземные ходы лишь там освоили, где те подходят близко к людскому жилью, — ответила Куница. — А вглубь лесов не продвинулись.

— Так Свилим-то когда ещё это говорил! Всё уж могло измениться с тех пор. Ты всё-таки осторожнее будь. — И Олянка тронула Куницу за плечо.

Та кивнула.

— Я дома засиживаться долго не буду, денёк-другой погощу — и обратно, — пообещала она. — Знаю же, что вы меня тут ждёте да беспокоитесь...

Олянка сунула ей одну костяшку-молвицу:

— Вот, ежели что, кинь под ноги — выручит.