— А как долго вы трудитесь в шахте? — спросил Маати притворно оживленным тоном. Они направились к выходу, слушая рассказы горняка о годах, проведенных под землей. Когда Маати вышел на свет из длинного покатого горла шахты, его ступни совсем онемели. Поэтов с андатом ждал паланкин — двенадцать сильных рабов были готовы отнести всех троих обратно во дворцы. Маати остановился, выжал воду из полы халата и порадовался, что над головой безбрежное небо, а не глыба камня.

— Так какое поручение дал вам дай-кво? — спросил Семай, пока они садились в паланкин. Его голос прозвучал как ни в чем не бывало, но даже андат смотрел на Маати как-то странно.

— Дай-кво предполагает, что в вашей библиотеке найдутся некие старые фолианты, которых нет у него. Что-то про грамматику первых поэтов.

— А-а, — протянул Семай. Паланкин поднялся; носильщики понесли его, слегка покачивая, во дворцы. — И все?

— Конечно, — ответил Маати. — Разве этого мало?

Он понимал, что не убедил Семая — что ж, ничего страшного.

Первые дни Маати изучал город, дворы, чайные. Дочь хая познакомила его с более молодым поколением знати, а поэт Семай — с теми, кто постарше. Каждый вечер Маати бродил по разным улицам города на жгучем весеннем ветру, кутаясь в теплые шерстяные одежды с плотным капюшоном. Он многое узнал о придворных интригах: какие Дома выдают дочерей в другие города, какие спорят друг с другом по всякому поводу — обо всех каждодневных войнах тысячи потомков одной семьи.

Где только можно, Маати называл имя Итани Нойгу, присовокупляя, что это старый друг, который может быть в городе, и что он очень хотел бы с ним увидеться. Конечно, нельзя было говорить, что это имя Ота Мати выдумал себе в Сарайкете — да Маати и не хотел бы выдавать Оту. Чем дальше, тем меньше он знал, что делать.

Его прислали сюда, потому что он был дружен с Отой, может предсказать его поведение, узнает его при встрече. Что ж, это ценно, но вряд ли уравновесит неопытность сыщика. Проведя годы в селении дая-кво за незначительными заботами, расспрашивать людей не научишься. На эту роль лучше подошел бы распорядитель торгового дома, негоциант или посыльный. Подошла бы даже Лиат, его бывшая возлюбленная. Лиат, мать мальчика Найита, которого Маати качал на руках и любил больше воды и воздуха. Лиат, бывшая возлюбленная и Маати, и Оты.

В тысячный раз Маати отбросил воспоминания в сторону.

У дворцов Маати снова поблагодарил Семая за то, что тот нашел время его сопровождать, и молодой поэт — все еще с настороженным видом гончей, услышавшей незнакомый звук — заверил его, что получил удовольствие от встречи. Маати проводил взглядом стройного юношу и массивного андата, уходящих вдаль по плитам двора. Подолы их одежд почернели от воды, ткань свисала неопрятными складками. Маати знал, что сам выглядит ничуть не лучше.

В его покоях, по счастью, было тепло. Он снял одежду, скатал в ком, чтобы передать в стирку, и переоделся в самое теплое, что у него было — плотный халат из ягнячьей шерсти с хлопковой подкладкой. Такие халаты уроженцы Мати носили глубокой зимой, но Маати пообещал себе, что не снимет его, что бы о нем ни подумали. Он швырнул сапоги в угол, засунул бледные, онемевшие от холода ступни почти в самый очаг и поежился. Ему предстояло наведаться на постоялый двор, где погиб Биитра Мати. Следователи из утхайема, конечно, уже допросили владельца и узнали о человеке с лицом, круглым как луна, который приехал с рекомендательными письмами, устроился поваром и с готовностью заместил распорядителей, когда все заболели. Придется съездить, проверить, не упущены ли какие-то подробности… Только не сегодня. Сегодня надо вернуть себе пальцы на ногах.

За ним пришли, когда солнце, красное и злое, уже готовилось скользнуть за горы на западе.