Неприятно задетый словами о «скрытном изучении мира», Андрей все же улыбнулся.

— Вот в чем не грешен, так это в философии.

Старик ему понравился. Он располагал своей откровенностью и пренебрежением к светским условностям. Видно, что-то безошибочно подсказывает людям, когда они встречают других с родственными душами и близкими взглядами.

— Вы не замерзли? — спросил Гернетт. — Если не откажетесь, могу пригласить вас к себе на чашечку кофе.

Жил Гернетг в особняке, который ничем не уступал дому Андрея. Жил также на Оушн-роуд, в квартале людей обеспеченных и денежных. Но в доме бросалась в глаза не роскошь, а приверженность хозяина науке.

Рабочий кабинет Гернетга был сплошь загроможден каким-то невероятно пестрым хламом. Стены до потолка закрывали многочисленные полки, заставленные книгами. Книги лежали стопками на подоконниках и на полу. На столе громоздились кипы рукописей. В самых неожиданных местах лежали и висели резные фигурки из кости, черного дерева, ритуальные африканские маски, маски японских театров «Кабуки» и «Но». Трудно было даже представить, чем занимается или увлекается хозяин кабинета.

В груде журналов Андрей с удивлением заметил несколько советских изданий. С видом небрежным и безразличным он взял «Реферативный журнал общей психологии». Полистал. Спросил:

— Странная книга. На каком это языке?

— Русский.

— Вы знаете этот язык?

— К сожалению, только читаю.

Андрей держал журнал словно случайно попавшее в его руки хрупкое сокровище и не хотел его выпускать

— Трудно поверить, — сказал ему в одной из бесед Корицкий, — но там я очень часто тосковал, что не могу держать под рукой хороший русский. словарь. Вы не представляете, какое чудо наш русский язык. Сколько радости он дарит посвященным…

Андрей — русский от роду и по воспитанию — никогда не задумывался над такими вещами. Он обитал в атмосфере языка, как все обитают в атмосфере воздушной. Потому не замечал, какое счастье говорить и дышать.

Цену воздуха вдруг начинаешь понимать, когда его перестает хватать. А если его достаточно — какой разговор о кислороде?

Корицкий однажды сказал:

— Чего вам там не будет хватать — это языка. Я как вернулся домой, не могу удовлетворить испытанный там голод. Вечерами и сейчас беру словарь. Не детективный роман. Не Толстого или Чехова. Беру Даля. И погружаюсь в удивительный мир русской речи. Вот, скажите, какие образы рождает в вас английский глагол «to go»? — идти? Если скажете, что он четко определяет характер действия человека, я соглашусь. А теперь вспомним, как то же действие можно описать русскими словами. Вот, смотрите, я беру несколько русских фраз. «Гляди, мужик шкандыбает». Или: «Васька, куды поперся?» Или: «Вали, брат, проваливай». «Топай, друг, подобру-поздорову!» А какое богатство в звучании слова «выпить»? Тяпнуть, дерябнуть, дербалызнуть, кирнуть, бухнуть, квакнуть, приложиться, выцедить, высосать пузырек, вытянуть банку, отметиться, надраться… Мало? Тогда еще: врезать по сотке, раздавить пузырь, хряпнуть, взять на грудь, алкануть. Или то же самое слово «идти». Брести, шлепать, ползти, ковылять, тащиться, тилипать, маршировать, переваливаться с боку на бок… Что ни слово — то образ. Не просто обозначение действия, а обрисовка сути характера того, кто пьет, кто идет.

— Я этому как-то не придавал значения, — сказал Андрей.

— Придадите, будет возможность.

Корицкий словно в воду глядел.

Андрей потряс журналом.