Питер слушал только ее слова и почти не замечал страданий матери. Он нетерпеливо наклонился над постелью, но доктор грубо оттолкнул его, приподнял больную и посадил ее в постели. Больше она ничего не сказала.

Ей сразу дали сильно действующее лекарство, но она не пришла в сознание и еле дышала.

— Умирает? — в волнении спросил Питер. — Неужели нельзя привести ее в чувство хоть на минутку, доктор?

— Я полагаю, — ответил доктор, старый шотландский военный врач, холодно и презрительно глядя на богатого мистера Эзерли, — что ваша мать больше не будет стирать для меня и ей не придется больше жертвовать всем ради своих детей. А возвращать ее к страданиям из-за каких-то разговоров я не стану.

И в самом деле она так и не пришла в себя, неоконченная фраза застыла у нее на губах. Как только покойницу обмыли и одели, Питер бросился к сундучку, о котором говорила мать, чтобы найти газету. Выцветшая и пожелтевшая газетная вырезка лежала в рабочей шкатулке, среди мотков бумажных ниток, пуговиц и воска. Он вспомнил, что видел все это на коленях у матери, когда она пришивала пуговицы к рубашкам, которые стирала на поселенцев. Когда он читал заметку, на его смуглых, впалых щеках выдал огонь удовлетворенного тщеславия.

«С глубоким прискорбием мы узнали о смерти Филиппа Эзерли, эсквайра, из Скороспелки (Калифорния). Некоторые наши читатели помнят мистера Эзерли как героя романтического побега мисс Сэлли Мак-Грегор (дочери полковника „Боба“ Мак-Грегора), который наделал столько шума в высших кругах нашего общества около тридцати лет тому назад. Ходили слухи, что молодая пара отправилась на Запад, в район тогда еще малоизвестный, но после жестоких лишений и столкновений с дикарями на границе молодожены переселились в Орегон, а затем, когда разразилась золотая лихорадка, — в Калифорнию. Однако для многих будет неожиданностью — это только что стало известно, — что мистер Эзерли был вторым сыном сэра Эшли Эзерли, английского баронета, и в случае смерти брата мог бы наследовать его состояние и титул».

Несколько минут Питер пристально смотрел на газету, пока эта обычная заметка не врезалась ему в память лучше, чем какой-нибудь афоризм мудреца или поэта, затем он сложил газету и засунул в карман. Он был так взволнован, что даже почувствовал уважение к матери, которую никогда не любил, — ведь она была женой его отца! Но наряду с этим в душе его росло негодование против матери — за ее презрительные намеки об отце и за полную неспособность понять положение сына. Он боялся, что мать и в самом деле была низкого происхождения! Но он сын своего отца! Тем не менее мистер Эзерли устроил матери похороны, надолго запомнившиеся своим богатством и показной роскошью. Тридцать экипажей, которые за большую сумму удалось достать в Сакраменто, были великодушно предложены друзьям Питера Эзерли, чтобы они присоединились к пышной процессии. Привезенный из Сан-Франциско превосходный гроб из железа и серебра сокрыл в себе останки бывшей прачки из Скороспелки. Но самым интересным и неожиданным из всех украшений гроба была настоящая королевская корона. Питер имел весьма смутное представление о геральдике, — в Сакраменто тогда для него не было возможности узнать, что за герб был у рода Эзерли.