— Ну? Вы слышали о новенькой?

Саванна села на колени Эрлу Петти. Он был капитаном нашей команды, и то считался парнем Эмили, то нет. Сейчас они, похоже, снова помирились. Он провел ладонями по ее загорелым ногам — так высоко, что мы не знали, куда девать глаза.

— Шон только что ввел нас в курс дела, — ответил Линк. — Он говорит, что девчонка — горячая штучка. Ты возьмешь ее в группу поддержки?

Линк схватил с моего подноса пару «татер тотс».

— Вряд ли. Вы бы видели, что она носит.

Удар номер один.

— И какая она бледная.

Удар номер два. Если вам дает характеристику Саванна, вы никогда не окажетесь достаточно стройными или загорелыми. Эмили села рядом с Эмори и склонилась над столом так низко, что мы едва не увидели все ее прелести.

— А Шон рассказал вам, кто она такая?

— Что ты имеешь в виду?

Эмили выдержала паузу.

— Она племянница старого Равенвуда.

Молено было и не делать этой паузы. Эффект получился потрясающим. Все раскрыли рты от изумления. Казалось, что ее слова сожгли весь воздух в помещении. Двое парней засмеялись. Они думали, что Эмили шутит. Но я знал, что она говорила правду. Удар номер три. Новенькая оказалась в нокдауне. В таком глубоком нокдауне, что я уже не мог размышлять о ней. Мысль о девушке моей мечты исчезла еще до момента первой встречи. Я был обречен провести еще три года в обществе Эмили Эшер.

Мэкон Мелхиседек Равенвуд считался городским изгоем. Насколько я помнил «Убить пересмешника», Страшила Рэдли в сравнение с Равенвудом выглядел прекрасной общительной бабочкой. Мэкон жил в развалившемся особняке на самой старой плантации гэтлинского края — в доме, который имел невероятно дурную репутацию. И я не думаю, чтобы кто-то в городе видел его воочию — по крайней мере, при моей жизни.

— Ты серьезно? — спросил Линк.

— Абсолютно. Карлтон Итон рассказал это вчера моей матери, когда приносил нам почту.

Саванна кивнула.

— Моя мама слышала то же самое. Пару дней назад старый Равенвуд привез ее из Виргинии или Мэриленда. Я не помню точно.

Они начали говорить о ней — о ее одежде и прическе, о дяде и о том, какая она уродина. Вот что я больше всего ненавижу в Гэтлине. Здесь каждый обсуждает ваши слова и поступки или, как в данном случае, одежду. Я с тоской посмотрел на лапшу в своей тарелке, плававшую в вязкой оранжевой жиже, которая едва ли походила на сыр. До окончания школы оставалось два года и восемь месяцев. Я должен был убраться из этого города.

После уроков гимнастический зал заняла группа поддержки. Дождь наконец закончился, поэтому баскетбольная команда тренировалась во дворе — на площадке с потрескавшимся бетоном, погнутыми барьерами и лужами. Приходилось быть особенно внимательным, чтобы не спотыкаться о трещину, которая, словно Гранд-Каньон, пересекала середину поля. Неудобств было немало, но зато со двора открывался вид на парковку, и, пока команда разогревалась, я мог наблюдать за событиями, происходившими в «Джексоне».

Сегодня мне везло с бросками. Я забросил семь мячей из семи. А на подаче стоял Эрл. Мяч. Восемь. Казалось, достаточно взглянуть на сетку, и мяч сам летел через кольцо. Бывают же такие дни!

Мяч. Девять. Эрл явно злился. Я чувствовал это по силе, с которой он пасовал мне мячи, — все резче и быстрее в ответ на мои удачные броски. Он тоже был центровым. По нашему молчаливому соглашению, я признавал его первенство в команде, а он не цеплялся ко мне, если я пропускал их ежедневные тусовки у «Стой-стяни». Там всегда обсуждали одних и тех же девчонок и ели все те же «Слим-Джим».

Мяч. Десять. Я просто не мог промахнуться. Возможно, это у меня врожденное. Или дело в чем-то еще. Не знаю. После смерти мамы я перестал выкладываться на тренировках.