— Значит, мое имя никем не называлось?

— Ни-ни, господин Егер. Только я его знал. А я, как вы понимаете, не так прост, чтобы проговориться…

— Однако, господин Круш, вы могли рассчитывать на мои показания…

— Да, я думал об этом, но знал, что выкручусь сам, и, кроме того, это могло обернуться для вас неприятностями…

— Неприятностями, почему?

— Потому что комиссия могла решить, что вы и есть Лацко…

— Я?

— Ну да! Теоретически вы могли воспользоваться возможностью в полной безопасности пройти вниз по реке… а меня могли принять за вашего сообщника… Нет уж… Я предпочел молчать.

— И были совершенно правы, — согласился господин Егер, который с каким-то особым вниманием выслушал все, сказанное компаньоном. — О! Как вы были правы, спасибо, друг, за ваше молчание…

— Да что вы, господин Егер! В конце концов, думаю, вам было бы не труднее, чем мне, доказать свою невиновность.

— Разумеется, господин Круш, разумеется!

Когда наступил вечер, лодка причалила к берегу у деревушки, где господин Круш мог продать свой улов и пополнить запасы хлеба и мяса.

На следующий день, после удачной рыбалки на зорьке, течение вновь подхватило плоскодонку, и она быстро поплыла дальше. На австрийском берегу, пологом, часто затопляемом, пограничники, стоявшие неподалеку друг от друга, переговаривались между собой. Наполовину солдаты-наполовину крестьяне, они не получали никакого вознаграждения за службу в мирное время. Понятно, что строгость австрийских порядков делает довольно затруднительной остановку на этом берегу, поэтому, чтобы избежать всяких неприятностей, Илья Круш охотно общался с берегом противоположным.

Там уже стояли многочисленные суда, не желавшие плыть в темноте. Их было около тридцати, шедших друг за другом. Среди барж по-прежнему выделялась та, хорошо управляемая, которую господин Егер заметил неподалеку от Штрудельского ущелья.

— Что касается рыбалки, — говорил Илья Круш, — то река одинаково богата рыбой как с той стороны, так и с этой. И мне, господин Егер, можно сказать, везло… Продажа улова принесла в общей сложности сто двадцать семь флоринов и семнадцать крейцеров. Это позволяет думать, что вам не придется ни о чем сожалеть в конце нашего путешествия…

— Я всегда был такого мнения, господин Круш, — отвечал господин Егер, — это вы потеряете на нашей сделке!

В течение четырех дней, которые потребовались лодке, чтобы дойти до Оршовы, пришлось плыть по весьма капризному и извилистому руслу, сохранявшему генеральное направление на восток и служившему правым своим берегом военным рубежом. Она прошла мимо города Семендрии, некогда бывшей столицей Сербии, чью крепость на высоком мысу, перегораживающем часть русла Дуная, защищает целый венец башней и донжонов. В этом месте река с лихвой искупает неплодородность полей, раскинувшихся выше города, — повсюду, вплоть до устья Моравы, фруктовые деревья, сады, роскошные виноградники. Эта река стремится к Дунаю по великолепной долине, одной из самых красивых в Сербии. Часть судов, встреченных нашими путешественниками, спускалась к Дунаю, другая — готовилась пройти вверх по течению с помощью буксиров или на прицепе.

После Семендрии плоскодонка благополучно миновала Базиаш, где в ту пору заканчивалась железная дорога из Вены (в скором времени она будет продолжена до Оршовы), затем прошли Голубац, с его прославленными руинами, затем легендарные пещеры, в одной из которых святой Георгий схоронил тело собственноручно убитого им дракона.