«Самое интересное, — думал кучер, — что она собиралась бить в живот, а не в грудь. Любая девушка скорей сказала бы „в сердце“. И убили его именно несколькими ударами в живот… М-да…»

С другой стороны, по совести сказать, в Стоксберри-Хаттоне не было ни одной хорошенькой женщины, к которой бы не приставал молодой приказчик Уэстермира. Хотя обычно он докучал лишь тем, кто был полностью в его власти, — фабричным работницам или несчастным девушкам, с утра до ночи трудящимся на шахте.

Джек переступил с ноги на ногу и сунул руки в карманы. Правая рука его коснулась гладкой рукояти пистолета, без которого Айронфут никогда не выходил из дому.

«Судя по тому, что рассказывают о нем в городе, Пархем заслужил смерть», — без тени сожаления думал кучер. Он предполагал, что приказчику отомстила женщина. Нож — женское оружие; мужчины обычно забивают обидчика насмерть кулаками или дубиной или же стреляют, если у них есть оружие.

Джек не жалел приказчика, но пролитая кровь возбуждала в нем тягостное чувство. Он суеверно полагал, что кровь притягивает кровь. За одним убийством может последовать другое.

Что, если безумный испанец, которого Джек тщетно разыскивает уже несколько лет, решил именно здесь и именно сейчас исполнить свою страшную клятву?

Мэри, Пенни и Софи сидели в глубине церкви, в пустой крестильне. Здесь было темно и холодно, при дыхании изо рта у девушек вылетал пар, а Пенелопа тряслась и старательно дышала на руки, чтобы их согреть.

Впрочем, тряслась она не только от холода.

— Пенни, ради бога, прекрати дрожать! — раздраженно повелела Софрония. — Герцог никогда не найдет тебя по этому клочку шерсти. В Англии живет несколько миллионов человек, и все они носят шерстяные плащи и пальто. Это все равно что искать иголку в стоге сена.

— В таком случае Стоксберри-Хаттон — очень маленький стожок, — простонала Пенелопа. — Ах, Софрония, зачем я только одолжила тебе свой плед?

— У него огромная коллекция образцов шерсти, — подала голос Мэри, — со всех уголков Англии. Я знаю, я сама помогала ему составлять каталог.

— Очень жаль, Пенни, что теперь ты сожалеешь о своей щедрости, — обиженно заметила Софрония. — Но ты отдала мне плед по доброй воле, чтобы Пархем, если опять решит подстеречь меня в лесу, принял меня за тебя и оставил в покое.

— Прости, Софи, не могу не согласиться с Пенни, — заговорила Мэри. — Это была не самая умная мысль. Неужели ты не понимаешь, что Пархему все равно… точнее, было все равно, к кому приставать?

— Мэри, — повысила голос Софрония, — ты, конечно, можешь считать себя самой умной, но это не значит, что и остальные с тобой согласны! Я как-нибудь разберусь в своих делах и без твоих советов!

Мэри отшатнулась, словно от удара.

— А еще, Софи, — замогильным голосом продолжала Пенни, — ты несколько раз угрожала, что ударишь его ножом в живот. Вслух. Громко. Что, если это слышал кто-то, кроме нас?

Тут ее поразила новая мысль.

— Боже мой, а вдруг судьи решат, что раз пальто мое, то я и совершила это ужасное преступление?

— Ужасное? — презрительно переспросила Софи. — Послушай, Пенелопа, нам всем уже тошно от твоего слюнтяйства! Пархем заслужил самой суровой кары, и я рада, что кто-то наконец решился…

— Прекратите, ради бога! — зажав уши руками, воскликнула Мэри. На ее глазах творилось что-то непонятное и страшное: впервые за всю жизнь «неразлучные» ссорились — да так громко, что, того и гляди, могли разбудить дряхлого привратника, дремлющего у входа.