Глава 2

Зачем я понадобилась Жильберу?

Окруженные влажными садами, пахнущими осенью и провинцией, все дома Нейи напоминают клиники. «Не говорите Доминике». В его голосе звучал страх. Рак? А может быть, сердце?

— Спасибо, что пришли.

Гармония серых и красных тонов, пол, затянутый черным бобриком, редкие издания на стеллажах из ценного дерева, две современные картины с дорогостоящими подписями, стереорадиола со всеми аксессуарами, бар — вот такой кабинет миллиардера она должна продавать каждому клиенту, покупающему всего лишь купон репса или сосновую этажерку.

— Виски?

— Нет, спасибо. — У нее комок в горле. — Что случилось?

— Фруктового сока?

— С удовольствием.

Он наливает ей, наливает себе, кладет лед в ее стакан, не торопясь. Привычка чувствовать себя хозяином положения и высказываться, когда он считает нужным? Или ему неудобно?

— Вы хорошо знаете Доминику и можете мне дать совет.

Сердце или рак. Если Жильбер спрашивает у Лоранс совета, дело идет о чем-то серьезном. Она слышит слова, которые повисают в воздухе, лишенные всякого смысла.

— Я влюблен в молодую девушку.

— То есть как?

— Влюблен. От слова «любовь». В девятнадцатилетнюю девушку. — Его губы складываются в улыбку, он говорит отеческим тоном, точно объясняя умственно недоразвитому ребенку нечто очень простое: — В наше время не так уж редко случается, что девятнадцатилетняя девушка любит мужчину, которому перевалило за пятьдесят.

— Значит, и она вас любит?

— Да.

Нет, беззвучно кричит Лоранс. Мама! Бедная моя мама! Она не хочет ни о чем расспрашивать Жильбера, не хочет облегчить ему объяснение. Он молчит. Она уступает, поединок с ним ей не по силам:

— И что?

— А то, что я женюсь.

На этот раз она кричит громко:

— Но это невозможно!

— Мари-Клер дала согласие на развод. Она знает и любит Патрицию.

— Патрицию?

— Да. Дочь Люсиль де Сен-Шамон.

— Это невозможно! — повторяет Лоранс. Она однажды видела Патрицию девочкой лет двенадцати, белокурой и манерной; и ее фотографию, датированную прошлым годом: вся в белом на первом балу; прелестная индюшка без гроша, которую мать швыряет в богатые руки. — Вы не бросите Доминику: семь лет!

— Именно.

Он подчеркнуто циничен, и рот его округляется, как бы выставляя улыбку напоказ. Он просто хам. Лоранс слышит, как колотится ее сердце, сильно, торопливо; она точно в страшном сне, когда не можешь понять, происходит ли все на самом деле или тебе показывают фильм ужасов. Мари-Клер согласна на развод: разумеется, она счастлива, что может напакостить Доминике.

— Но Доминика любит вас. Она думает, что на исходе дней вы будете вместе. Она не переживет, если вы бросите ее.

— Переживет, переживет, — говорит Жильбер.

Лоранс молчит. Слова бесполезны, она понимает.

— Ну, не сидите с таким удрученным видом. У вашей матери сильная воля. Она отлично отдает себе отчет в том, что женщина пятидесяти одного года старше мужчины, которому пятьдесят шесть. Она дорожит своей карьерой, светской жизнью, она примирится с разрывом. Я не знаю только — и об этом-то я и хотел с вами посоветоваться, — как наилучшим способом сообщить ей.

— Все способы дурны.

Жильбер глядит на нее с той покорностью, которая стяжала ему славу покорителя сердец:

— Я доверяю вашему уму, вашему мнению: должен ли я сказать ей только, что уже не люблю ее, или следует сразу заговорить о Патриции?

— Она не переживет.