После обеда Александр отправлялся по своим делам, рисовать или делать наброски, а Тесс проводила время за уборкой, стиркой или починкой одежды. Иногда, когда она подметала верхние этажи дома или собирала белье для стирки, взгляд ее случайно падал на закрытые двери в конце коридора, и Тесс буквально сгорала от любопытства, размышляя о том, что же скрывается в этих комнатах. Но у Тесс не было времени подолгу размышлять на эту тему. У нее было так много работы.

Тесс могла делать работу по своему усмотрению. Никто не указывал ей, что и как делать. Никто не запрещал ей немного погулять или вздремнуть. Здесь не было Найджела, который оскорблял бы ее последними словами, который унижал и покорял бы ее побоями, мучил и изводил бы ее презрением.

Она свободна и должна была бы наслаждаться этой восхитительной свободой. Но Тесс как будто ждала чего-то. Она ждала, что Александр будет от нее чего-то требовать, будет ругать ее за какие-то поступки, будет относиться к ней как Найджел. Тесс была уверена, что рано или поздно это произойдет. И каждый день она работала все больше и больше, изматывая себя, надеясь избежать неминуемого, рассчитывая сделать все так безукоризненно, чтобы Александр не нашел предлог для критики, не нашел бы причину, чтобы избить ее.

Но пессимистические ожидания Тесс так и не сбывались. Александр никогда не позволял себе сказать ей что-то оскорбительное. Правда, он почти совсем не разговаривал с ней, Александр никогда не выходил из себя. Иногда ей казалось, что он вообще не замечает, что она делает.

«Это все равно, что блуждать в потемках», — подумала Тесс, наклоняясь, чтобы вырвать еще один сорняк из земли. Бросив его в кучу рядом с собой, девушка выпрямилась. Она прижала руку к пояснице и осмотрела оставшийся необработанным огромный участок огорода, заросший сорняками, доходившими ей до пояса.

Это чувство было знакомо ей. Два года своего замужества она только и делала, что блуждала в потемках, со страхом ожидая чего-то неизбежного. Теперь она была совсем в другом доме, и мужчина был другим, а она все равно была как на иголках, все равно чего-то со страхом ждала.

Тесс опять нагнулась и, прижав руку к своему круглому животу, другой рукой ухватилась за очередной сорняк и вытащила его из земли с корнем. Но на этот раз, выпрямившись, она сморщилась от боли и принялась растирать поясницу. Она вырвали всего несколько сорняков, а спина уже начинает болеть. Тесс знала, что боль была бы меньше, если бы она носила корсет. Но она представляла себе, как неуютно будет себя чувствовать малыш, затянутый тесным узким корсетом, и не надевала его. Она не могла пожертвовать удобством ребенка ради своего собственного. Работа в огороде, определенно, не улучшит состояние ее спины, но Тесс хотелось сегодня разделаться с прополкой.

Она работала, чувствуя, как полуденное солнышко ласкает ее своими лучами, а вокруг весело жужжат пчелы. И вдруг Тесс заметила ярко-красное пятнышко божьей коровки, сидящей на листочке сорняка. Прежде чем вырвать этот сорняк, она нежно стряхнула с него насекомое. И неожиданно ей вспомнился далекий голос из прошлого: «Хорошо, когда вокруг божьи коровки, Тесси».

Тесс улыбнулась, вспоминая, как старый Герберт сажал своими огрубевшими, мозолистыми руками растения в грунт, показывал своей пятилетней помощнице, как готовить колышки для фасоли, как он разрешал ей сажать настурцию и сладкий горошек, потому что она с легкостью могла удержать их крупные семена своими крошечными пальчиками.

Сад возле их дома был одной из ее многочисленных детских забав. Тесс помнила еще, как украдкой таскала ячменные лепешки у Молли на кухне и сообщником ее в этих «преступлениях» был ее отец.

— Мне должно быть стыдно, — говорил он дочке, когда они, спрятавшись у ручья под деревом, поедали украденные лепешки. — Приходский священник должен показывать хороший пример.