Я только спросил. Не нужно так кипятиться. — Он пожалел, что Питер оказался настолько проворен и на корню загубил его идею поговорить с Харриет и спросить её в лоб. Современная умная женщина, конечно, не должна иметь ничего против, и её поведение на обеде дало ему основание надеяться на лучшее. Но его брат, как всегда, полон странного, непостижимого упрямства. Однако, если бы дело было по какой-либо причине абсолютно невозможно, то Питер так бы и сказал. Герцог рискнул:
— Харриет одержала полную победу над Кроппингфордом. Он поведал мне, что она чертовски хорошая женщина.
— И не сказал никаких глупостей про неё! Я очень обязан Кроппингфорду.
— Ну, я считаю, что ты поступил абсолютно правильно, — сказал герцог. — Удачи вам.
— Спасибо, старина.
Герцог надеялся, что будет сказано что-то ещё, но обычно болтливый язык Питера сегодня находился в крепкой узде. Странное дело, думал герцог. Независимость. Молчание. Оговорки. Современный брак. Есть ли в нём хоть какое-то взаимное доверие? Скользкое дело, и никак его не ухватишь. По лестнице он пошёл первым, но на площадке остановился и с некоторым вызовом произнёс:
— Я посадил дубы в Булиер-Холлоу.
Дубы! Питер твёрдо выдержал взгляд брата и сказал без всяких эмоций:
— Там им будет хорошо.
У двери дома их ожидал «даймлер». Питер сказал:
— Ты не слишком против, если я дойду до дома пешком? Мне хотелось бы подышать.
— Не против, а можно мне с тобой?
— Не замёрзнешь?
— Это в норковой-то накидке невесты? Не думаю.
Питер взмахом руки отпустил автомобиль и подал руку Харриет. Они поднялись по ступенькам к колонне герцога Йоркского, и при слабом искусственном освещении увидели множество людей, идущих по Мэлл. Не проронив ни слова, они вновь спустились и присоединились к потоку людей, текущему ко Дворцу. Харриет была рада, что надела накидку, поскольку дул свежий ветер при ясном небе, было сухо и морозно. Вдоль Мэлл стояли припаркованные автомобили. Памятник королеве Виктории был окружён стоящими людьми; другие толпились перед оградой Дворца; некоторые взбирались наверх, держась за прутья. Толпа волновалась, перемещаясь мимо доски объявлений, висящей на воротах.
Питер сказал:
— Постой здесь, Харриет, под этим фонарным столбом, а я попытаюсь протиснуться и прочитать.
Харриет прислонилась к столбу. Толпа вокруг неё состояла из всевозможных людей: мужчин и женщин, некоторые в вечерних туалетах, некоторые плохо одетые и дрожащие на ветру. Они переговаривались друг с другом необычно приглушёнными голосами и с почтительным волнением. Мимо группы прошли несколько мужчин, разговаривающих по-немецки. Затем, окружённый толпой, мимо Харриет проплыл полицейский.
— Каков последний бюллетень? — спросила она.
— Ещё не выносили, — сказал он и направился дальше.
В толпе рядом со Дворцом началось движение. Вернулся Питер:
— Там сказано: «Жизнь Его Величества приближается к мирному завершению».
— Хочешь остаться и следить? — спросила она.
— Нет необходимости, — сказал он и, вновь предложив руку, увёл её. Они молча шли вверх по Сент-Джеймс-стрит, переходя от островка к островку искусственного света, пересекли Пиккадилли и вошли в квартал Мейфэр. Когда они поворачивали на Одли-Сквер, он сказал:
— Странно, как все эти люди выходят на улицы, как собираются в одном месте.
— Как хор в греческой трагедии, — сказала она. — Возможно, именно поэтому хор кажется нам совершенно естественным — люди всегда собираются…
— Когда времена меняются, — сказал он, поворачивая ключ в замке. |