|
В конце концов, девочка была ни в чём не виновата. Он разыскал её и пристроил в салон мадам Фанфрелуч на Бонд-стрит, где она засияла подобно Золушке в том, что ей не принадлежало. Мадам Фанфрелуч, эксцентричная добрая фея коммерции, весьма любезно отнеслась к принцу-Очарованию, когда он прибыл со стеклянной домашней туфелькой и золотым кольцом, чтобы похитить её самую красивую манекенщицу. Если она надеялась, что принцесса в будущем примет участие в её бизнесе, то глубоко разочаровалась: для Розамунды любое создание мадам Фанфрелуч носило на себе следы помела и тыквы, и девушка постаралась как можно скорее забыть этот неприятный эпизод из своей жизни. Неудивительно, что она встретила своего спасителя с восторженной благодарностью, но, к счастью, этим всё не ограничилось. Восторги были настоящими и взаимными. Принц нетерпеливо нагнул голову, чтобы пройти под косяком скромной двери, а Золушка избавилась от своего тряпья и радостно вступила в его королевство.
«Что касается двух злых сестёр, их посадили в бочку с торчащими гвоздями и скатили с крутого холма в море». Именно так заканчивалась сказка в здравые былые времена. Некоторые версии даже добавляли довольно грубо: «Так и настал конец им, и скатертью дорога!» Современные версии, отличающиеся повышенной чувствительностью, смягчают концовку. Злые сёстры — или в данном случае выродок-отец — должны быть великодушно прощены и даже сделаны финансово не зависящими от спасителя. Конечно, десять месяцев среднего режима ни в коем случае не были концом для мистера Уоррена. После освобождения он поселился на водном курорте южного побережья и получал скромную пенсию. Время от времени он навещал дочь и был снисходительно принят великодушным принцем. Он действительно не был целиком виноват в своём позоре: он не хотел ничего дурного, а просто позволил использовать своё имя людям с более светлой головой, чем своя. Короче говоря, он был растяпой — всегда был растяпой, и даже теперь умудрился разбазарить свой небольшой доход, и приходилось помогать ему гораздо чаще, чем рассчитывал снисходительный принц. Он меньше страдал в своём изгнании, чем ожидал, умудряясь извлекать аромат романтизма из собственной неудачи и завёртываясь в слабую ауру важности, всегда окружающую человека, через руки которого проходили — как бы ни неудачно — крупные денежные суммы.
Лоуренс Харвелл посмотрел на жену. Ему нравилось, что женщины вновь могли носить длинные волосы и оставаться модными, две толстые косы красного золота тянули его к себе, как канат карету. Спальня с её прозрачными сине-зелёными поверхностями создавала иллюзию воды. Околдованный человек тонул в её холодных глубинах, чтобы попасть в объятия сирены, голос которой, дразня и лаская, походил на карильон из погружённых в воду колоколов. Подобная мысль возникла у Харвелла, но в менее причудливой форме. Он сказал: — Жаль, что мы не выбрали для этой комнаты более тёплые цвета. Конечно, здесь будет превосходно летом, но тогда мы, вероятно, большую часть времени будем проводить в коттедже. Мне бы хотелось видеть тебя в чём-то наподобие интерьера Карпаччо, который мы использовали для «Зимней сказки». Розамунда не дала прямого ответа. Подняв глаза от газеты, она сказала: — Полагаю, лучше надеть чёрный. — О Господи, да, конечно, — пробормотал Харвелл, потрясённый собственной забывчивостью. Он отложил галстук, который выбрал. — Неприятно. Этакий фарс. Как будто нельзя скорбеть без всего этого. Звонил отец и сказал, что сегодня днём приедет в город. Харвелл отметил как досадное совпадение, что всегда что-нибудь да нарушит розовую гармонию, которая обычно должна следовать за ночью звёзд и любви. Он поднялся наверх чуть после полуночи, полный эмоций после бессменной вахты около радиоприёмника. Розамунда не ожидала его так скоро. Монотонные объявления уже так долго шли практически без изменений, что казалось, как будто время застыло в оцепенении, которое ничто не может нарушить. |
