|
Неожиданно стало так страшно, что пришлось включить электричество. «Один друг верный остался — старец Григорий. Так и говорит: „Папа и мама, пока я с вами, ничего плохого не случится“. А куда, интересно, надевались французы — мэтр Филипп с доктором Папюсом? Только и остался от них на память изумруд с диковинными знаками, способный, по поверью, изменять судьбу. Непохоже что-то, а старец Григорий, посмотрев на камень, троекратно перекрестился и подался прочь: „Не совладать, бездна в нем“». Гром прогрохотал уже неподалеку, на полнеба полыхнула молния, занудная морось превратилась в ливень — гроза пришла. «Господи, что делать-то, вразуми». Царь вытащил сложенную вчетверо телеграмму от Распутина и, развернув дрожащими пальцами, в десятый уже, наверное, раз прочел: «Пусть папа не затевает войны. С войной придет конец и вам самим, положат всех до одного человека», — потом вдруг усмехнулся и порвал ее: он устал ждать свое будущее и смело шагнул ему навстречу. ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Я за то люблю Ивана, что головушка кудрява, Головушка кудрява, а бородушка кучерява. Песня— Агнесса, салют, это Фердинанд. Чем дышишь? — Привет, пропащий! На хате дохну — красная гвоздика у меня. — Слушай, есть непыльный вариант. Делов на вечер, плата по таксе. — Для тебя, дорогой, что хочешь, — больным нутром чую, что не обидишь бедную девушку… Приватный разговор по телефону«Какой ты был, такой ты и остался», — поется в песне. Семен Натанович Бриль понюхал реанимированную «Зубровкой» бутылку с коньяком и вынес ее из подсобки — включиться в рабочий процесс. Господи, сколько же за свою жизнь он всего недодал, недовесил, откроил! Ах, азохен вей, один Бог знает! Пока строили социализм, бодяжил сметану кефиром, шампанское — минералкой, зернистую — нарзаном. Во времена застоя на месте тоже не стоял: работал на весах с огоньком — иногда «на педали», изредка с присобаченным к чашке магнитом, а в основном со стограммовой «зарядкой». Все было в жизни — и этикетки переклеивал на бутылках, и содержимое их шприцем отсасывал, и вонючую колбасу протирал подсолнечным маслом. Ну а не доливать пиво сам Бог велел, главное, в целях безопасности вывесить транспарант: «Граждане, дожидайтесь отстоя пены». Будьте уверены, не станут. Семен Натанович оскалился и неожиданно вспомнил себя молодым и полным сил кретином, торгующим бананами по рубль девяносто неподалеку от Варшавского вокзала. Лето, жара и очередь вдоль Обводного канала на полкилометра. А у него гиря килограммовая весом в девятьсот граммов и в кучерявой бестолковке одно горячее желание — набомбить на вожделенную «шестерку». Народ волнуется, напирает, — а ну как заокеанский фрукт закончится перед носом? — и в это время заявляются два мордоворота из ОБХСС — будьте любезны, контрольная закупка. И первым делом за гирю хватаются: знают, сволочи, что за облегченку можно сразу срок навесить. «Пожалуйста», — отреагировал тогда лоточник Бриль и, как герой-панфиловец, — откуда только силы взялись? — швырнул девятисотграммовую гранату в мутные воды канала. — Что ж ты творишь, паразит? — Переживая утрату гири, чекисты жутко расстроились, а молодой Семен Натанович, проникновенно глянув им в глаза, признался: — Стало страшно, вот руки и затряслись. С тех пор он перестал работать с облегченкой, предпочитая иметь дела с магнитом, а «Жигули» все ж таки купил, уже тогда юношей был целеустремленным. Да, годы, годы, — теперь Семен Натанович катался на годовалом «сто восьмидесятом», и не потому, что не мог себе позволить «шестисотый», а просто для чего старому бедному еврею машина такого класса? Ну, положим, совсем еще не старому и не такому уж бедному. |
