|
Конечно, было бы весьма полезно проехаться за иномаркой следом и выяснить, куда это Миша потащит свой большой сюрприз, но ночью, на пустынных улицах, проще простого засветиться и погубить дело на корню. «Мы пойдем другим путем». Мысленно процитировав классика, Снегирев забрался в «мышастую» и, проверив сигнал с установленного на «феррари» маяка, по новой заслушал Высоцкого: «…налево-направо моя улыбалась шалава». Когда Владимир Семенович уже пел про Нинку, которая «хрипит, к тому же грязная, и глаз подбит, и ноги разные», показался человекообразный Миша на пару с высокой плотной блондинкой, в которой без труда угадывалась проститутка Заболоцкая. «Господи, чем же ее так? Не иначе как замешенным на наркоте афродизиаком. — Снегирев покачал головой и, сразу расхотев песен, выключил магнитофон. — Вот она, женская сущность в действии». Действительно, Людмила Ивановна вела себя чересчур уж естественно: будучи совершенно невменяемой, она крепко прижималась к спутнику всеми своими формами, буквально висла у него на шее и, улыбаясь призывно, чуть ли не снимала штаны на ходу. Наконец ее погрузили в иномарку, страхолюдный Миша с заблестевшими глазами уселся рядом, только вот красавица «феррари» компании не поддержала и заводиться не пожелала категорически. Человекообразный — он и есть человекообразный: крутил стартер, пока не сдох аккумулятор, потом в промозглом холоде салона названивал кому-то по трубе и, выскочив наконец из накрывшегося копытами автомонстра, отправился на перекресток ловить машину. — Эй, лапа, здесь сиди, сейчас поедешь. «Вопрос, в какую только сторону». Снегирев вначале вытащил картофель из глушителя, потом Заболоцкую из салона и, определив Людмилу Ивановну в «мышастую», а клубни — в сугроб, подальше, плавно тронул «Ниву» с места. Проезжая перекресток, он увидел человекообразного — тот бешено голосовал, семафоря зажатой в волосатой лапе стотысячной бумажкой, однако без особого успеха. — Трахни меня, ну я тебя очень прошу, трахни. — Тем временем афродизиак настойчиво стучал Заболоцкой в серое вещество гипоталамуса и понуждал ее вести себя решительно и бесстыдно. — Давай на заднем сиденье, а хочешь — на капоте. Наконец, уже на полпути, когда она умудрилась стянуть с себя джинсы, терпение Снегирева иссякло, и он легонько ткнул пассажирку в шею: — Спи, моя радость, усни. Заболоцкая мгновенно откинулась на спинку кресла. Взлохмаченная голова ее свесилась на грудь, нижняя челюсть отвисла, и глаза Людмилы Ивановны закрылись. Причем сразу выяснилось, что во сне она храпит. «Слава Богу, угомонилась». Сделав музыку погромче, а воздух в салоне потеплее, Снегирев притопил педаль газа, и, окруженная облаком брызг, «Нива» полетела по пустынным питерским улицам. Ехать по ночному городу было легко и приятно. Близился час собаки, время, когда сильнее всего хочется спать, и, по возможности приняв горизонтальную позицию, менты исподтишка общались с Морфеем. Оранжево моргали дремлющие светофоры, светились голубые ночники на станциях метро, и, без труда одолевая стихию, «Нива» миновала впавший в спячку парк Победы, свернула на оцепеневший Ленинский и скоро запарковалась у хрущобы, где проживала Заболоцкая. — Эй, подъем, труба зовет. — Снегирев снял фальшивую мохнорылость со своей физиономии и потер пассажирке уши. — Просыпайся, Агнесса, приехали. — Блевану сейчас, блин. — Та с трудом продрала заплывшие глаза, долго терла их кулаками и, почувствовав наконец, что сидит без штанов, недоуменно уставилась на Снегирева: — Фердинанд, ты? Ну как я тебе баба-то, ничего? Все ее крупное тело внезапно задрожало, зубы выбили чечетку. |
