|
— Это ж, мил человек, Расея. Здесь испокон веков на чем все держалось? На страхе. Не важно перед кем — перед князем ли, Богом ли, обществом. Раз боялись, значит, уважали. Сознательности в народе не было никогда, а дать ума кому-нибудь можно было только через задние ворота — плеткой. И чего удивляться, что нынче следователь бьет подследственного, это у нас исторически сложилось, через века прошло. — Он отхлебнул чайку, прищурился и хитро подмигнул гостю: — Вспомни-ка, у Ивана Грозного — опричнина, у Петра Великого — Преображенский приказ да Тайная канцелярия, у Анны Иоанновны — Канцелярия тайных розыскных дел. Дыба, кнут, веники горящие да спицы деревянные под ногти. А Малюта Скуратов, князь Ромодановский, граф Ушаков? Вон как прославились, в историю вошли. Ну а Лаврентий Павлович Берия, думаю, познаменитей их будет. В сравнении с ним они щенки сопливые. Какой был человек — махина! — Старый чекист отставил блюдце и, поднявшись, вытащил из шкафчика бутылку. — Давай-ка на помин его души клюквенной настоечки хлопнем. — Тогда ведь что было? — продолжал он. — Суды действовали по теории товарища Вышинского: кто сознался, тот и виновен. Вот Лаврентий Павлович так и говорил: применяйте силовые методы, не стесняйтесь. Ну а мы и не стеснялись. — Хозяин наполнил пузатые стакашки клюквенной и чокнулся с гостем. — Били ногами, ремнями, а бывало, и палками. Старались ребра сломать, яйца отбить, чтобы мокрое место осталось, ну а если баба попадалась, то первым делом раздевали ее догола и в сортир не отпускали, так чтобы обгадилась, — средство проверенное. Главное было — добиться признания. А уже после войны появились всякие спецпрепараты, наркотики, вколешь подследственному какую-нибудь гадость психотропную — и бить его незачем, сам все расскажет как миленький. Ну-ка давай-ка повторим. — Хозяин по новой наполнил стакашки и, с ходу распознав, что гость не дурак выпить, выставил початую бутылку водки, вытащил из холодильника хрусткую, всю в брусничной россыпи капусту и, выпив, смачно крякнул. — Ну а как Сталин умер, работать стало тяжело. Боялись, а вдруг какой-нибудь ветеран войны загнется прямо во время допроса, неприятностей потом не оберешься. Вот тогда и придумали умные головы такую штуку, как «пресс-хаты», а к семидесятым годам она практиковалась уже повсюду — кстати, и до сих пор. Зачем самому бить и пытать подследственного? Запри его в камере с парочкой активных педерастов — через пару дней будет как шелковый. Они ведь не только изнасилуют всячески, еще и с дерьмом человека смешают — только волю дай. И пирамидками — это свечки такие из сала — всю мошонку ему поджарят, и жопу, извините, заставят лизать, и корону позорную на спине набьют. А с такой татуировкой одна дорога — в педерасты лагерные. Так что «пресс-хаты» — это метод верный, испытанный. Ну, будем. — Они выпили снова, захрустели капустой, и Степан Порфирьевич погрустнел: — При Брежневе стали применять «бесследные» методы — закручивали руки, иногда душили. Старались бить по внутренним органам, чтобы не оставалось синяков. Работали аккуратно — левой по печени, правой в селезенку, ну а если очень надо было, то и коленом по яйцам. Применяли мешочки с песком, однако все больше старались давить на психику. Вот у меня, к примеру, случай был. — Хозяин ловко бросил в рот моченую клюквину и, неожиданно расхохотавшись, стал похож на елочного деда-мороза. — Подследственный попался один, сколько с ним ни бился, играл, стервец, в несознанку. Так я его как-то накормил собачьим дерьмом, с улицы принес на картонке. Он мне весь кабинет облевал, а на следующий день написал явку с повинной, — видно, говно не по вкусу пришлось. Ха-ха-ха! Слушай-ка, мил человек, — он вдруг сделался серьезным и хитро прищурился на гостя, — чую, ты ведь не за этим пришел, хрена ли разговоры разговаривать, давай выкладывай. |
