— Ты заговорил как изоляционист, Гомер.

— Я-то не изоляционист, но изоляционистов хватает. Может статься, что и на радио не все разделяют твое стремление втянуть Америку в войну. Возможно… — он передернул плечами, — даже сам Гектор Крайтон…

— И черт с ним. Все, что я делаю, я делаю ради того, чтобы расшевелить Америку. Это мой бой в этой проклятой войне.

Годвин сделал длинный глоток и сразу почувствовал, как пробрал его плимутский джин.

— Ты мне вот что скажи, Рэй: неужто тебя не пугает до холодного пота одна мысль о рейде на Берлин?

— Еще как пугает. Всякий испугается, если он не полный болван.

— Ну и чего же ты так рвешься участвовать?

— А вот этого нашему начальству и не понять. Это называется совестью. Я чертовски неплохо нажился на этой войне. На этой войне я сделал себе имя. Как Драно и Санифлаш, или те же Амос с Энди…

— Ты и до войны был знаменит, Рэй.

— Но не так. Я только и прошу разок отпустить меня с бомбардировщиками…

— Я бы струсил. Но я тебя понимаю. Ты — человек чести, Рэй, я всегда это говорил.

— Ты и сам хороший парень, старина Гомер, кто бы что ни говорил.

— Я хороший парень, хотя иной раз, сдается мне, ты этого не замечаешь. О, официант, еще по одной. Да, я чертовски хороший парень. Слишком уж верный, вот беда.

Он вздохнул, и капля пота сорвалась ему на воротник.

— Только вот, Рэй, не твое это дело — втягивать Америку в войну. Радиовещание не для того существует…

— А, вовсе ты не хороший парень. Беру свои слова обратно.

— И пора бы тебе смириться с мыслью, что ты не полетишь бомбить Берлин. Повторить еще раз или дошло?

— А вот Квентин Рейнолдс летит!

Годвин сам почувствовал, что начинает походить на обиженного ребенка.

— Мистер Рейнолдс, увы, не является моим клиентом, и потому меня не касается, куда он летит.

Подали ужин, но Годвин не замечал, что ест и ест ли вообще. Чертово начальство на радио доведет его до язвы. Он заметил, что Гомер вытер губы и плашмя положил обе ладони на стол. Таким способом он приводил в порядок себя и свои мысли. Обычно эта поза означала, что у него на руках очень приличные карты.

— Теперь послушай меня, и слушай хорошенько, потому что я намерен тебе объяснить, как обстоит дело, нравится тебе это или нет. Ты, безусловно, и до войны был знаменитостью, но не настолько ценной. Эта война, Битва за Британию, интервью с Роммелем, Рэй, вывели тебя на вершину в средствах массовой информации. Раньше речь шла о твоих книгах. Временный контракт на радио ты получил еще до войны, но… Господи — эта встреча с Роммелем, репортажи о Битве за Британию, которую ты комментировал как футбольный матч, в то время как прямо над головой шли воздушные бои… Ты стал звездой! Теперь они не могут позволить тебе погибнуть!

Увлеченный собственным красноречием, Гомер отхлебнул из третьего бокала мартини и мгновенно осушил его. Годвин, которому в полночь предстоял эфир, вынужден был остановиться на втором. Гомер жалобно заглянул ему в глаза.

— Ничего, если я допью и твой, Рэй?

Он взял бокал и тут же отхлебнул.

— Ты уже не «наш спецкорреспондент» — ты голос, который должен звучать каждый вечер пять раз в неделю. Без тебя уже не могут обойтись. Ты прошел по стране, как… как…

— Инфлюэнца? Грипп?

— Ну, в общем, что-то в этом роде. Кроме того, без тебя воскресный круглый стол европейских корреспондентов превратится в склоку… Рэй, они не могут и не позволят тебе умереть ради каприза, и ты лично не можешь себе позволить умереть.