|
Говорил своим ребятам, что я спятил и не понимаю, в каком положении он оказался, столкнувшись с итальянской армией в Северной Африке. Говорил, что в Греции положение таково, что врагом окажется скорее время, чем итальянцы. «Прекрасно, — отвечал я ему, — тогда пошевеливайтесь. Надо успеть дать итальянцами по носу до того, как ваши силы понадобятся мне в Греции. Короче говоря, быстренько очищайте пустыню от итальянцев». Главный недостаток Арчи Уэйвелла — это, конечно, что он интроверт, замкнут в себе и ненавидит политиков — а всякий, кто с ним не согласен, разумеется, просто чертов политик. Взгляд, не совсем подходящий для военного, который ведет войну, а стало быть, работает на политиков. Политики дают отставку генералам — и никак не наоборот. С Уэйвеллом трудно иметь дело — у него есть привычка отвечать на вполне разумные вопросы загадками или вовсе не отвечать. Он мастер держать паузу на десять минут. Знаете, затягивать молчание в разговоре. Да, из Арчи получился бы отличный полковник, а на него натянули генеральский мундир. И всю осень сорокового года он твердил всем и каждому, что я не даю ему покоя, дергаю, подталкиваю… так оно и было, Годвин, — с его точки зрения. Мне не нравилась его нерешительность. Я хотел расшевелить его, пытался натравить на итальянцев… я уже начал сомневаться, что он вообще умеет драться, не то что побеждать. И вот я послал Идена с ним потолковать — ха, все равно что к деревянному индейцу обращаться — и, черт меня возьми, он так очаровал Идена, что тот чуть не выпрыгнул из подштанников! Энтони сообщил мне, что Уэйвелл с генералом О’Коннором разработали отличный план. Право слово, так оно и было. Энтони в разговоре со мной мурлыкал, как шесть котов сразу. Может, Уэйвелл с О’Коннором в конечном счете и довели бы дело до победы… Короче говоря, Годвин, я был полон надежд. В декабре О’Коннор — храбрый, решительный человек, можете мне поверить, Годвин, — наконец ужалил. Он, подобно Аттиле, громил превосходящие силы противника, он разбил итальянцев в Соллуме и на перевале Халфайя, он с огнем прорвался в Ливию, захватил форт Капуццо и Сиди-Омар. Драка была отчаянной, но О’Коннор и создан для таких дел — настоящий британский солдат. За неделю победы превзошли все наши ожидания. Более того, захваченные им итальянские орудия и грузовики можно было использовать в Греции… а он все пробивался вперед, взял Бардию, следом одержал крупную победу под Тобруком. Великолепная кампания. Уэйвелл с О’Коннором остались победителями… но Уэйвелл никак не мог забыть старое, просто выходил из себя. Мы вынуждены были заниматься Грецией. Но Арчи снова принялся ворчать, подкусывать и зудеть. Он непременно хотел указывать мне, как мне делать свою работу, — очень утомительно… О’Коннор, конечно, на этом не остановился. Помните, Годвин, его рывок на сто миль к западу мимо Тобрука, когда он занял Дерну и погнал остатки итальянской армии? И вот конец — 7 февраля итальянцы сдались! Господи, как они сдавались! Четыреста человек явились к полковнику Комбу из 11-го гусарского и объявили себя его пленниками — а Комб так устал, что велел им приходить завтра.
При этом воспоминании живот Черчилля заколыхался от смеха, щеки раскраснелись, на глаза выступили слезы. — Он велел им… велел прийти назавтра… и они пришли! Черчилль вытер глаза короткими толстыми пальцами. — Годвин, что напоминает вам эта история? Ну, что? Годвин улыбкой покачал головой: — Что она должна мне напомнить, премьер-министр? — «Война — это ад»! — Черчилль опять хихикнул. — Вам стоит ее использовать, честное слово, стоит! Поверьте слову старого газетчика! — Так я и сделаю, с вашего позволения. |
