— Ты еще подросток, — пренебрежительно сказал отец.

Как будто я только что не кричала. Я сама бы усомнилась в том, что повысила на них голос, если бы в ушах у меня не грохотала кровь, с каждым толчком снова и снова причиняя мучительную боль.

— Что ты знаешь об ответственных отношениях? — продолжал он. — Это твой первый приятель. Хочешь, чтобы мы поверили, что ты ответственный человек, — докажи это. Подростковый секс и нарушение прямых родительских запретов — не лучшее доказательство. А ты именно это и сделала.

— Да, сделала, — подтвердила я. — И не жалею об этом.

Папа побагровел, краска залила все лицо, от воротничка до корней волос. В свете кухонной лампы он казался очень-очень загорелым.

— Посмотрим, как ты запоешь сейчас, Грейс. Больше вы с ним не увидитесь. И теперь тоже не жалеешь?

— Ой, брось, — сказала я.

Его слова вдруг показались еле слышными и не важными. Мне нужно было присесть… прилечь… поспать… что-нибудь.

Каждое папино слово словно вгоняло новый гвоздь мне в виски.

— Нет, это ты брось. Все, шутки кончились. Мне не нравится, в кого ты с ним превращаешься. Он явно ни в грош не ставит нашу родительскую власть. Я не позволю тебе сломать себе жизнь по его милости.

Я скрестила руки на груди, чтобы родители не заметили, как они трясутся. Одна часть меня разговаривала сейчас с ними на кухне, а другая лихорадочно думала: «Что со мной такое?» Щеки у меня пылали, в висках звенело. В конце концов я все-таки обрела дар речи.

— Ты этого не сделаешь. Ты не можешь запретить мне видеться с ним.

— Еще как могу, — отрезал отец. — Тебе семнадцать лет, и ты живешь под моей крышей, и до тех пор, пока это так, я прекрасно это могу. Когда тебе исполнится восемнадцать и ты закончишь школу, у меня не будет права указывать тебе, что делать, но сейчас закон штата Миннесота целиком и полностью на моей стороне.

В животе у меня что-то странно колыхнулось, как от нервов, и в тот же миг что-то закололо во лбу. Я прижала палец к носу и заметила на нем красное пятно. Нельзя было, чтобы они его увидели; это лишь усугубило бы мое положение. Схватив со стола бумажный платок и прижав его к ноздрям, я сказала:

— Он не просто парень.

Мама отвернулась и взмахнула рукой с таким видом, как будто все это ужасно ей надоело.

— Как же.

В этот миг я ее ненавидела.

— На ближайшие четыре месяца это именно так, — сказал отец. — Ты не будешь с ним встречаться, пока я еще здесь главный. Я не желаю, чтобы такое, как сегодня, повторялось. Все, разговор закончен.

Я не могла больше находиться с ними в одной комнате. Не могла видеть, с каким выражением смотрит на меня через плечо мама — вскинув брови, как будто ожидая моего следующего хода. И не могла больше выносить боль.

Я бросилась к себе в комнату и так хлопнула дверью, что внутри у меня все затряслось.

40

ГРЕЙС

«Смерть — неистовая ночь и начало нового пути».[7]

Почему-то вместо песни в голове у меня крутились эти слова. Я не помнила, кто их написал, помнила лишь, как Сэм однажды прочитал их вслух, подняв глаза от книги и словно пробуя на вкус. Я помнила даже тот момент: мы сидели в бывшем отцовском кабинете, я готовилась к докладу, а Сэм уткнулся в книгу. Тогда, в теплом уютном кабинете, за окнами которого хлестал ледяной дождь, произнесенная негромким голосом Сэма, эта цитата показалась невинной.