— Я должен бы удивиться, что ты печешь хлеб, но отчего-то не удивлен, — произнес он, морщась от терпкого запаха дрожжей. — Ну что, меня опять мучает сознание несправедливости того, что Виктор не может остаться человеком, а я не могу остаться волком. Все должно быть наоборот.

— Я уже понял, — с трудом сдерживая раздражение, отозвался я. — Ты хочешь быть волком. Не Коулом, а волком. Все предельно понятно. Так вот, у меня нет волшебного средства, которое помогло бы тебе остаться волком. Прости. — Мой взгляд упал на бутылку виски, стоящую рядом с ним. — Где ты это взял?

— В шкафчике, — любезным тоном сообщил Коул. — А почему это тебя так волнует?

— Я не горю желанием любоваться на тебя пьяного.

— А я не горю желанием быть трезвым, — в тон мне ответил Коул. — Вообще-то ты никогда не говорил, что тебя так бесит мое желание быть волком.

Я отвернулся к раковине и принялся отмывать руки от муки; под водой они немедленно стали липкими. Я неторопливо соскреб с них тесто, обдумывая ответ.

— Мне слишком через многое пришлось пройти, чтобы остаться человеком. Я знаю одного парня, который пошел на то же самое и погиб. Я отдал бы все на свете, чтобы мои близкие были сейчас со мной, но они вынуждены зимовать в лесу, не помня даже, кто они такие. Быть человеком — это… — Я хотел сказать «исключительная привилегия», но решил, что это прозвучит слишком высокопарно. — Жизнь в обличье волка лишена смысла. Если у тебя нет воспоминаний, ты все равно что никогда не существовал. Ты не можешь ничего оставить после себя. Я вообще не понимаю, о чем тут говорить. Твоя человеческая суть — единственное, что по-настоящему важно. Почему ты от нее отказываешься?

Я не стал упоминать о Шелби. Помимо Коула, она была единственным известным мне человеком, который предпочел жизнь в волчьем обличье сознательно. Я знал, почему она сделала такой выбор, однако это не значило, что я его одобряю. Надеюсь, она получила то, чего хотела, и стала волчицей навсегда.

Коул отхлебнул виски и поморщился.

— Ты сам и ответил на собственный вопрос. Когда говорил про отсутствие воспоминаний. Бегство — лучшая терапия.

Я развернулся к нему лицом. На этой кухне он казался нереальным. Обычно люди обладают приобретенной красотой — чем дольше их знаешь и чем сильнее любишь, тем красивее они кажутся. Однако Коул бессовестно перепрыгнул этот этап и со своей вызывающей голливудской красотой не нуждался ни в чьей любви.

— Не думаю, — сказал я. — Мне эта причина не кажется веской.

— Правда? — с любопытством спросил Коул. Я с удивлением отметил, что в его голосе нет злобы, только смутный интерес. — Почему тогда ты ходишь в туалет на втором этаже?

Я уставился на него.

— А что, ты думал, я не замечаю? Да. Ты всегда ходишь в туалет наверх. Ну, то есть, может, конечно, внизу страшная ванная, но, по-моему, с ней все в порядке. — Коул спрыгнул с островка, слегка пошатнувшись при приземлении. — Так что ты, кажется, просто не хочешь видеть ванну. Я прав?

Не знаю, откуда он разузнал мою историю, впрочем, никто особенно ее и не скрывал. Может, ему рассказал даже сам Бек, хотя мне как-то странно было об этом думать.

— Это просто маленький заскок, — сказал я. — Избегать ванн, потому что твои родители пытались утопить тебя в ванне, — совсем не то же самое, что бежать от жизни, превратившись в волка.

Коул широко улыбнулся. Выпивка настроила его на благодушный лад.

— Давай заключим сделку, Ринго. Ты перестанешь обходить стороной ванную на первом этаже, а я — бежать от жизни.

— Всенепременно.

После того как родители попытались меня утопить, я лежал в ванне всего однажды — когда прошлой зимой Грейс затолкала меня туда, чтобы отогреть.