– Будем кричать.

– Тогда нас с тобой выведут, как мелких хулиганов.

– Кричать – это хулиганство?

– В общем – да. Нужно говорить тихо, если хочешь, чтобы тебя услышали и поняли правильно.

– Папа заговорил афоризмами, у папы плохое настроение, – улыбнулась Женя. – Что ты, папочка?

– Я? – переспросил Струмилин. – Я котлету по-киевски. А ты?

Женя засмеялась и подумала: "У него что-то случилось. Это совершенно точно." Она обернулась, чтобы посмотреть, на каком столе можно взять меню, и увидела совсем неподалеку второго оператора Нику. Он сидел с приятелем и с двумя девушками.

Девушки были такие, о которых друг ее отца журналист Андрей Новиков говорил:

"раскладушки". Ника смотрел на Женю нахмурившись, не мигая, зло. Женя почувствовала, как у нее похолодели щеки. Струмилин тоже заметил Нику, краешком глаза глянул на Женю и отвернулся.

"Красавец парень, – подумал он. – Значит, подонок. Боюсь я красивых что-то…"

Струмилин снова взглянул на Нику и сразу же вспомнил своего следователя в кенигсбергской тюрьме. Его подбили под Пиллау, и он попал в плен, обгоревший, израненный, почти без сознания. Сначала его поместили в госпиталь. Там кормили с ложки чем-то очень вкусным. Вкусным тогда ему казалось все кислое. Потом его чуть подлечили, и к нему в палату зашел офицер из "люфтваффе". Он осведомился о здоровье Струмилина. Говорил он на чистом русском языке, с вологодским оканьем, и Струмилина это поразило. Офицер угостил Струмилина турецкими сигаретами, спрятал ему под подушку еще две пачки и спросил:

– Хотите почитать газеты?

Струмилин молчал.

Офицер пожал плечами и сказал:

– Давайте говорить откровенно, ладно?

Струмилин снова ничего не ответил.

– Слушайте, – тихо и грустно спросил офицер, – вы умный человек или обыкновенный коммунист?

– Обыкновенный коммунист, – ответил Струмилин.

– Ясно. Значит, джентльменский разговор у нас с вами не получится?

– С вами – нет.

– Зря. Мы армия, с нами можно иметь дело. Если не мы, тогда гестапо, понимаете?

– Понимаю.

– А знать мы хотим немногое. Раньше вы таскали к нам легкие бомбы, теперь вы таскаете тонные. Чья это техника? Петляков, Микоян или Туполев? И все. Дальше мы примем свои меры. Понимаете?

Струмилин отвернулся к стене и закрыл глаза. Вечером его перевели в тюрьму и сразу же бросили в карцер. Там он сидел два дня. Потом его отвели на допрос.

Следователь был красив юношеской красотой, нежной и ломкой. Он был похож на Нику, только он все время улыбался, даже когда Струмилин терял сознание от боли.

Следователь прижигал незажившие ожоги спичкой и улыбался, а Струмилин выл и терял сознание.

"Я сошел с ума, – одернул себя Струмилин, – дикость какая! При чем тут этот парень?"

Струмилину стало мучительно стыдно своих мыслей, он виновато посмотрел на Женю, кивнул головой на Нику и сказал:

– Хороший парень, зря ты с ним поссорилась.

– С трусом нельзя ссориться.

– Ты имела возможность убедиться в его трусости?

– Да.

– И ты можешь мне рассказать об этом?

– Конечно. Наш постановщик Рыжов сидит на съемках с температурой, потому что не может болеть дома, пока идут съемки. Ты же знаешь его, он все время волнуется. В Голливуде подсчитали, что самая большая смертность в возрасте до сорока лет – у режиссеров: разрыв сердца или полное нервное истощение. Ну вот… А главный оператор очень спокойно относится к картине, и он, – Женя кивнула на Нику, – все время жаловался мне на главного, что тот спокоен.