Нет, за папенькой с маменькой в их родительской спальне я никогда не подглядывала. Первый раз в жизни это произошло в пятнадцать лет, совершенно случайно, когда я проходила мимо гаража, где стоял папенькин черный Луцкой-классик – солидный и элегантный, как танк во фраке – и через приоткрытые ворота увидела, как его водитель Антон Сидорович, которого в семье по старинке предпочитали называть кучером, махает маменькину грудастую горничную Таньку, посадив ее широким задом на рабочий верстак. Раскрасневшаяся и растрепанная Танька закинула ноги на плечи своему кавалеру и протяжно подвывала на одном тоне, пока тот двигался, такой же солидный и невозмутимый, как и его авто.

Я не стала досматривать эту сцену и немедленно убежала оттуда, не сказав впоследствии никому и ничего, потому что, если бы об этом случае узнали папенька с маменькой, то Таньку выгнали бы без рекомендаций, а Антону Сидоровичу сделали бы строгое внушение, чтоб не блудил в доме, в котором живет. А он у нас был заслуженный – служил императору на дальних рубежах, участвовал в горячих делах, два раза был награжден солдатским Георгием, один раз был ранен, а один раз горел в своей боевой колеснице, но тогда все обошлось. Ломать такому человеку жизнь из-за какой-то блудливой Таньки, которая, скорее всего, сама налезла на мужика, я посчитала неправильным.

Но на этот раз… Будь это кто-нибудь другой, я бы никогда не стала так делать, но Серегин не был мне безразличен, хотя я даже самой себе не признавалась в каких-то особых чувствах по отношению к нему, и я хотела знать о нем все, в том числе и о его взаимоотношениях с Афиной. Да, я знала, что по достигнутой договоренности он должен был сделать ей ребенка, и меня очень интересовал вопрос, как будут в таком случае вести себя люди (ну или не совсем люди), когда между собой их не связывает ничего, кроме деловых отношений. Ведь когда двое делят одну постель, это не только похоть, но еще и страсть, и нежность, и любовь, а тут ничего этого не было, даже похоти. Было же видно, что они оба относятся друг к другу с неким холодным безразличием. Не было даже постели – но, как я поняла, ее как раз заменял тот странный агрегат.

В тот момент больше всего я боялась, что кто-нибудь обнаружит мое бесчувственное тело и поймет, чем я занимаюсь без особой на то нужды. Но любопытство гнало и гнало меня вперед. Ну хочу я знать, как мой будущий муж ведет себя в интимные моменты своей жизни – и знать до того, как батюшка в храме соединит наши руки и сердца. Не расспрашивать же мне, сгорая от стыда, об его интимных привычках Туллию, и не подсылать же к нему падшую женщину с заданием выведать, что там, да как (как это делали некоторые мои подруги). У двоих из них свадьба после этого полностью расстроилась. Потом я подойду к отцу Александру и попрошу его назначить мне епитимью посерьезнее за этот страшный грех, а сейчас мне важно получить информацию.

Когда птица снизилась, я увидала такое, отчего у меня до сих пор горят щеки. Афродита (кажется, это была она) привязывала обнаженную Афину (ее можно было узнать по шлему, который она не снимает даже в бане или на супружеском ложе) к странному сооружению, больше всего напоминающему станок для порки в темные времена нашей истории. Сейчас с такими приспособлениями обычно развлекаются члены запрещенной в Российской империи секты поклонников доктора Зохера Мазоха и маркиза де Сада.

Когда Афродита закончила свое дело и отошла в сторону, сделав Серегину знак, что он может начинать, я все поняла… Бедная Афина, эта вечная девственница, была настолько напугана необходимостью отдать свое целомудрие мужчине, с которым ее не связывало ничего, кроме голого расчета, что с самого начала поставила себя в такое положение, из которого будет невозможно отступить, чем наверняка страшно смутила Серегина. Ну не похож он на одного из вышеупомянутых сектантов, который с жадностью накинется на связанную и беспомощную женщину, терзая ее нежную плоть подобно дикому зверю.