«За единственного заступника сирот, который регулярно лишает Вдову ее законной добычи»…

«За непобедимого поборника невинных»…

«За самого ревностного служителя Фемиды»…

Незаслуженный лавровый венок, который теперь впору разве что ощипать да в подливу.

«Неповторимый успех!»

Что верно, то верно — если только его не обведут вокруг пальца сразу двое таких Лазарей!

Может быть, его друзья так об этом и не узнают, но «великий Лежанвье» только что наконец свернул себе шею. Без свидетелей, один на один с наглым прохвостом.

Но когда тебя зовут Лежанвье, от этого боль не становится менее острой.

— Вон отсюда! — скомандовал адвокат. — Убирайтесь, пока я сам вас не вышвырнул!

Потом его вдруг осенило, и он похолодел.

— Вы оправданы. К чему эта запоздалая исповедь? Чтобы заставить меня мучиться угрызениями совести, понудить уйти в отставку?

Лазарь прикинулся жеманной барышней:

— Та-та-та, вот вы и опять побледнели! Выпейте глоточек, дорогой мэтр, это вас взбодрит… В срочных случаях некоторые кардиологи, не обремененные предрассудками, за неимением под рукой лучшего лекарства прибегают к виски. Лично я, впрочем, лучшего лекарства не знаю.

Лежанвье выпил. Интересно, как Лазарь подготовил Габи Конти к тому, чтобы перерезать ей горло? Так же попытался усыпить ее бдительность убаюкивающим бормотанием?

— Говорите! — сдавленно проговорил он. — Чего вы от меня хотите? Даю вам пять минут.

Убогая самозащита. Лазарь не спешил. Прищурив правый глаз, он вопросительно изогнул левую бровь:

— Вы ожидаете скорого возвращения госпожи Лежанвье? Вы назначили ей какой-то час? Между нами говоря, я бы здорово удивился, если бы она вдруг решила пожертвовать хоть минутой из отпущенного ей времени…

— Я просил вас уточнить цель — истинную цель — вашего визита.

— Сейчас, сейчас, дорогой мэтр! Но для начала… попытайтесь ненадолго влезть в мою шкуру, которая, быть может, немногого стоит, но другой мне, увы, не найти…

«Гнусный негодяй, последние четырнадцать месяцев я только этим и занимался: пытался влезть в твою шкуру, шкуру несчастного, которого несправедливо обвиняют в убийстве…»

— Сколько километров можно отшагать в камере! С первого же дня меня сверлила одна мысль: вновь увидеть Париж, подышать его воздухом.

«Все то же убаюкивающее бормотание».

— Постарайтесь покороче. Не забывайте, что дело уже закончено.

Лазарь покачал головой с видом человека, которого не поняли.

— Как вы мне нравитесь, дорогой мэтр! Чем ближе вас узнаю, тем больше ценю. Вы умеете всего одним словом, одним жестом вызвать к себе симпатию, внушить доверие. Уж вы-то не посеяли бы у домохозяек неверие в прогресс, вас бы они, скорее, попросили продать им что-нибудь еще!.. Заметьте, что и я вам в глубине души нравлюсь… Может быть, против своей воли, как любят, проклиная себя, ребенка-шалопая… Самым почтенным родителям порой приходится иметь дело с таким сыном-негодяем, по которому веревка плачет… Как люди рассудительные, они жертвуют малым ради спасения главного: отсекают палец, чтобы не лишиться руки…

— Вы закончили? — спросил Лежанвье, упершись руками в подлокотники. — В таком случае…

Он и так долго терпел. Не хватало еще, чтобы Диана застала этого проходимца в его кабинете.

Но Лазарь раньше него оказался на ногах.

— Глух и слеп, а? — уже ядовито бросил он. — Вам перевалило за полета, мне нет и сорока. У вас барахлит сердце, вы маетесь одышкой.