Станислас-Андре Стееман. Приговоренный умирает в пять
Г-ну Полю Фаччендини, судье, мэтру Жану Виалю, адвокату, и мэтру Максану Реру, адвокату, чьи советы помогли мне преодолеть дебри судопроизводства
Процесс занял пять дней. Когда присяжные удалились на совещание, предполагаемый вердикт запорхал по залу. — Дело в шляпе, — прошептал Билли Гамбург в очаровательное ушко Дото (уменьшительное от Доротеи). Надвигалась гроза, свет ламп то и дело блек от всполохов. — Шесть десять, — произнес Билли, взглянув на свои наручные часы. — Да что они там, адресами обмениваются? Шесть двадцать. Старший судебный пристав потребовал тишины в зале: — Господа! Суд идет… Председатель суда стряхнул с себя дремоту. Двенадцать образцовых граждан, призванных решить судьбу подсудимого, гуськом возвратились в зал и заняли свою скамью. — Господа присяжные заседатели, ответьте по совести и чести… — Обычная болтовня! — скривился Билли, чья шаловливая рука добралась уже до подвязки Дото. — Тсс, слушай! Зашлась в кашле дама с сиреневыми волосами, прикрывая рот рукой в перчатке. Старшина присяжных — рыжий, коренастый, с глазами навыкате под стеклами в невидимой оправе — зычным голосом ответил на ритуальные вопросы председателя суда и сел с видом человека, исполненного сознания собственной значимости. Снаружи донесся визг автомобильных тормозов, там и сям в зале раздались аплодисменты, но быстро утихли. Подсудимый не выказал ни малейшего волнения. Под устремленными на него взглядами всех присутствующих он все с той же сардонической усмешкой под тонкими черными усиками, которая не сходила с его губ на протяжении всех пяти дней процесса, едва заметно поклонился заместителю прокурора, чем привел в смятение не одно женское сердце. Очередная вспышка молнии. Первый раскат грома. Публика заторопилась к выходу. Защитник, мэтр Лежанвье, собрал листки с тезисами и выводами и сунул их в портфель из свиной кожи. По его широкому лбу, застилая белый свет, градом катил пот. Сердце ухало где-то в горле — огромное, больное, не дающее нормально вздохнуть. — Ваш динамит, мэтр, — напомнила мэтр Лeпаж (Сильвия), протягивая ему розовую пилюлю и стакан. Мэтр Лежанвье с отвращением проглотил пилюлю, запил ее водой из стакана. — Спасибо, малыш. Вы очень милы… Нет, никогда ему к этому не привыкнуть. Так повторялось всякий раз при вынесении вердикта: его охватывала смертельная тревога. Словно ему предстояло разделить участь подсудимого. Самому быть оправданным или признанным виновным. Словно он защищал собственную жизнь.
Часть первая
I С первого этажа доносилась танцевальная мелодия — подобные ритмы особенно оглушают, когда сам предпочитаешь Дебюсси и Равеля. Злясь на весь свет и на себя, мэтр Лежанвье судорожно дергал галстук перед «психеей», в которой еще каких-нибудь десять минут назад отражалась пленительная Диана в синем вечернем платье. Дрожащие руки адвоката горели так, что ему пришлось охладить их под струей воды в ванной. Он не то чтобы страдал, но испытывал неотвязное ощущение, что боль может накинуться на него в любой момент. Вернер Лежанвье страшился этих ужинов «в кругу друзей», где каждый ожидал от него не менее блестящих спичей, чем его выступления в суде, но не могло быть и речи о том, чтобы лишить Диану этих сборищ. Один раз, один-единственный раз, на следующий день после процесса Анжельвена, «обреченного на проигрыш» и в конце концов выигранного, он выразил намерение похитить ее у общества и провести вечер вдвоем в каком-нибудь симпатичном маленьком бистро. |
