Станислас-Андре Стееман. Осужденный умирает в пять
Г-ну П. Фачендини, судье, мэтру Ж. Виалю, адвокату, и мэтру М. Файру, адвокату, чьи советы вели меня сквозь дебри юриспруденции.
ПРОЛОГ
Процесс занял пять дней. К тому моменту, как суд удалился на совещание, приговор уже носился из уст в уста. — Двух мнений быть не может, — прошептал Билли Хамбург в очаровательное ушко Дото, сокращенное от Доротеи. Надвигалась гроза, от беспрестанных вспышек молний свет ламп казался тусклым. — Десять минут седьмого, — отметил Билли, взглянув на часы. — Возмутительно, они там, верно, языками чешут. Двадцать минут седьмого. Первый судебный секретарь потребовал тишины. — Господа, суд… Председатель наконец вышел из спячки. Двенадцать добропорядочных граждан, призванных решить судьбу обвиняемого, вытянувшись в цепочку, как индейцы на тропе войны, заняли свои места. — Господа судьи… Душой и рассудком… — Обычная болтология! — прокомментировал Билли, и его рука проворно скользнула к самой подвязке на ноге Дото. — Т-сс, слушай! Женщина с сиреневыми волосами, прикрываясь рукой, затянутой в перчатку, закашляла. Председатель коллегии присяжных, рыжий, приземистый, с выпуклыми глазами за стеклами очков в бесцветной оправе, громким голосом отвечал на традиционные вопросы судьи, затем опустился на свое место, преисполненный сознания собственной значительности. Перед Дворцом правосудия резко затормозила машина, там и сям всплеснули аплодисменты, но быстро затихли. Все взгляды устремились на обвиняемого, но по его лицу ничего невозможно было прочитать. Сохраняя на губах под тоненькими черными усиками горькую улыбку, не сходившую с них все пять дней, он легким поклоном поприветствовал заместителя прокурора, и от этого движения дрогнули многие женские сердца. Снова волнение в зале. Первый раскат грома. Публика уже стекалась к выходу. Мэтр Лежанвье, адвокат, собрал свои записи и заметки, кое-как запихав их в папку свиной кожи. Тяжелые капли пота, стекая по широкому лбу, застилали глаза. Сердце стучало у самого горла — огромное, больное, оно мешало нормально дышать. — Ваш динамит, мэтр, — напомнила мэтр Лепажу Сильвия, протягивая розовую пилюлю и стакан с водой. Мэтр Лежанвье с отвращением разгрыз пилюлю и осушил стакан. — Спасибо, голубчик. Вы так милы… Он никуда от этого не денется. И так всякий раз: при вынесении приговора он испытывал смертельную тревогу. Как если бы он должен был разделить участь подсудимого. Быть оправданным или осужденным. Как если бы он защищал собственную жизнь.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
С первого этажа доносилась танцевальная мелодия из тех, которые особенно раздражают, если питаешь предпочтение к Дебюсси или Равелю. Мэтр Лежанвье в смокинге, посылая к чертям весь мир и себя в том числе, заканчивал повязывать галстук перед зеркалом, десятью минутами раньше отражавшим обольстительный образ Дианы в платье цвета ночной синевы. Руки у него дрожали и так вспотели, что ему пришлось пройти в ванную их освежить. Он не испытывал настоящей боли, но его томило навязчивое предчувствие, что боль может обрушиться в любой момент. Вернер Лежанвье не любил «дружеских» ужинов, когда все ждали от него застольных речей, столь же блестящих, как его выступления в суде. Но о том, чтобы лишить этих вечеров Диану, не могло быть и речи. Один раз, один только раз, накануне «заранее проигранного» и все же выигранного процесса Анжельвена, он выразил желание «умыкнуть» ее и провести вечер вдвоем в маленьком симпатичном бистро. |
