Снова все смолкло, только теперь к шороху камней под их ногами присоединилось щебетание лесных птиц.

– Здесь птички сидят в гнездах высоко, высоко на деревьях – я знаю это, Гейнеман всегда поднимает меня, чтобы показать их, – сказала малютка, жадно глядя вверх.

Барон засмеялся.

– Это слишком высоко, маленькая плутовка, мы не можем взобраться туда. Но, однако, как горят голубые глазки! Я не думаю, чтобы кроткий блеск глаз моей прабабки когда-нибудь так менялся… Среди Нейгаузов не было более таких светлых, пепельных волос, ни одна из девиц не походила на нее… И потому я считал, что эта женщина была единственной в нашем роду. Лишь гораздо позднее я убедился, что такие волосы унаследовали Альтенштейны, – это было при дворе… Мы с герцогом вернулись с охоты и вошли в салон его матери с некоторым опозданием… как раз когда к роялю подошла фрейлина, чтобы спеть «Фиалку» Моцарта.

Он наклонился, чтобы взглянуть ей в лицо.

– Вы, конечно, не помните того вечера?

Клодина покраснела и отрицательно покачала головой.

– Нет, не помню, я так часто пела «Фиалку», что у меня с ней не связано никаких особенных воспоминаний.

Он было замедлил шаги, но теперь вновь ускорил их.

Эта группа в лесу привлекла бы художника как идеал семьи: высокий стройный мужчина вел в поводу свою лошадь и крепко, без всяких усилий держал на руке усталого ребенка; рядом шла молодая женщина в простом, облегающем фигуру платье, слегка подобранном, чтобы было удобнее бежать, густые волнистые волосы ее слегка растрепались, и на них, точно золотые искры, зажигались солнечные блики, казалось, что эти прекрасные существа созданы, чтобы всегда быть вместе.

Скоро показались пестрые цветники сада и послышался лай собаки. Фон Герольд и закутанная фрейлейн Линденмейер, забывшая про свою болезнь, всполошились из-за отсутствия Клодины и малютки. Услышав голоса приближающихся, Герольд быстро вышел им навстречу.

Несколько недель тому назад Герольд прошел бы мимо Нейгауза без всякого родственного чувства, как они всегда встречались в университете, но накануне барон Лотарь оказал его сестре услугу, а теперь нес его убежавшего ребенка. Поэтому Иоахим поспешил к нему с сердечной благодарностью. Клодина представила их друг другу, и они обменялись дружеским рукопожатием.

Барон, передав малютку отцу, не повернул лошади и не стал прощаться. Разговаривая с братом и сестрой, он все ближе подходил к ограде и очень просто, как будто так и следовало, принял приглашение Иоахима войти и посмотреть их находку. Он сказал, что поехал в эту сторону ради Совиного дома, который накануне показался ему очень привлекательным.

Клодина поспешила в дом раньше остальных. На пороге она еще раз обернулась и невольно улыбнулась. Барон говорил сегодня о короле Дроздовике и о Золушке, и действительно, разве сегодняшняя перемена не была сказочной? Он вел свою лошадь мимо цветов Гейнемана, заботясь о том, чтобы она не помяла растений, и был одет совершенно просто, тогда как при дворе его рыцарская фигура была окружена блеском, редко выпадавшим на долю смертных, а признанная тогда всеми любимицей герцогини-матери Клодина, которая ходила только по бархату и на которую не смел дохнуть ветерок, спешила теперь по темной лестнице в погреб, чтобы достать несколько бутылок вина, оставшегося здесь еще со времен бабушки.

Барон Нейгауз отвел свою лошадь в тенистый уголок среди развалин церкви и привязал ее к кусту бузины, затем вошел в дом.

Он лишь мельком взглянул на воск, ясно было, что не прозаическое наследство монахинь вызвало его интерес к Совиному дому. Впрочем, он чистосердечно признался, что предпочитает вид на живописные развалины – увитые виноградом остатки колонн, арки полуразрушенных окон и зубчатую стену.