— Я читал, О'Брайен, что римляне имели такое обыкновение — обедать лежа.

— Не могу тебе сказать, чтоб в Ирландии об этом упоминали когда-либо при мне; но это еще не доказывает, что этого не было, и потому, Питер, я верю тебе на слово. Фу! Как сильно снег повалил опять! Желал бы я знать, о чем в это время думает мой отец? Это замечание О'Брайена послужило поводом к разговору о друзьях и родственниках, оставленных в Англии, после чего мы крепко заснули. На следующее утро мы нашли, что снегу выпало на восемь дюймов и под его тяжестью наша простыня так опустилась, что мы вынуждены были выйти и нарезать шесты, чтобы подпереть ее изнутри. За этим занятием мы вдруг услышали шум и стрельбу и увидали нескольких человек с собаками, по-видимому, вооруженных, несшихся прямо по направлению к леску, в котором мы прятались. Мы очень испугались, воображая, что они ищут нас, но они вдруг повернули в другую сторону и так же быстро исчезли, как и появились.

— Что это такое? — спросил я О'Брайена.

— Не могу сказать в точности, Питер, но думаю, что это охота, а единственный зверь, который может водиться в этих местах, — выдра.

Я был того же мнения. Мы ожидали девочку, но она не приходила; прождав ее до сумерек, мы вползли, наконец, в нашу квартиру и поужинали остатками провизии.

Можно представить себе, с каким нетерпением мы ожидали ее прихода весь следующий день, но она не явилась. Ночь наступила снова, и мы легли в постель без всякой пищи, кроме маленького куска хлеба и глотка джина, оставшегося во фляжке.

— Питер, — сказал О'Брайен, — если она не придет завтра утром, я попытаюсь предпринять что-нибудь. Мне вовсе не нравится идея умереть здесь с голода. Если она не явится к трем часам, я отправлюсь за провиантом. Я не вижу тут никакой опасности: в этой одежде я так же похож на бура, как любой голландец.

Мы провели неспокойную ночь, потому что были уверены, что или опасность так велика, что нам не смеют помогать, или, послушавшись чужих внушений, нам изменили и оставили нас на произвол судьбы. На следующее утро я влез на самое высокое дерево в роще и принялся осматривать окрестность, особенное внимание уделяя ферме, принадлежавшей женщине, которая укрыла нас в этом месте. Я не увидел ничего, кроме огромного пространства ровной заснеженной поверхности. Время от времени какой-нибудь экипаж проезжал вдали по мидделбургской дороге. Я слез и нашел О'Брайена совсем готовым к отправлению. Он был очень грустен.

— Питер, — сказал он, — если меня схватят, ты должен непременно опять нарядиться в женское платье и идти во Флиссинген. Хозяйка гостиницы, я уверен, примет тебя под свое покровительство и отправит в Англию. Мне нужно только два наполеондора; остальное возьми себе — тебе понадобится. Если к ночи я не возвращусь, отправляйся.

О'Брайен, уже собравшийся в путь, дождался, пока пробило четыре часа, пожал мне руку и молча вышел из леса. С тех пор как мы оба попали в Тулонскую тюрьму, я ни разу не чувствовал себя столь несчастным; лишь только он отошел от меня шагов на сто, я упал на колени и начал молиться. Прошло два часа, и уже стемнело, как вдруг я услышал шум в отдалении; с каждой минутой он все более и более приближался. Вдруг кусты затрещали, и я поспешил под простыню, покрытую снегом, в надежде, что вход останется незамеченным; но едва я забрался туда, как в нашу палатку вторгся огромный волк. Я вздрогнул, опасаясь быть разорванным на куски, но зверь растянулся на животе, с широко открытою пастью, со сверкающими глазами, с длинным висящим из пасти языком, и хотя мы соприкасались, однако он был так утомлен, что не трогал меня. Шум усилился, и я понял, что волка преследуют охотники. Я присел на корточки; волк двинулся вперед, так что я очутился около его хвоста. Я поспешил выползти и увидел в двухстах шагах от себя людей и собак в пылу погони.