|
Он владел лавкой в Галате и дал мне ее адрес, уверяя, что там я найду лучший во всем Константинополе табак, даже тот, что привозят для султана прямо из Латакии или с горы Синай. На всякий случай я записал, где находится его заведение, и пообещал вскоре нанести ему визит. Якоб достаточно свободно говорил по-английски, чтобы можно было легко понять его, и человек подобного рода был истинной находкой для искателя приключений, вроде лорда Байрона, или мечтателя, вроде меня. Для начала мы спросили, сумеет ли он отыскать нам на следующий день опытного проводника: лорд Байрон вознамерился осмотреть крепостные стены Константинополя и получил для меня у капитана разрешение, данное с обычной для мистера Стэнбоу добротой, сопровождать его. Наш еврей предложил в качестве гида себя: он прожил в Константинополе двадцать лет и знает город лучше, чем три четверти родившихся там турок. Поскольку он не страдал социальными и религиозными предрассудками, то взялся рассказать нам все, что было ему известно о людях, которых мы встретим по пути, и о местах, которые мы посетим. Мы согласились, решив, что если после первой поездки останемся недовольны, то возьмем потом другого провожатого.
И вот ясным утром мы сели в лодку (ибо часть крепостных стен отвесно погружалась в воды Босфора), доставившую нас к Семибашенному замку, и сошли на берег. Там нас уже ожидал наш гид с двумя нанятыми лошадьми; владельцы разрешили ему даже продать их, если они придутся нам по душе. Действительно, арабские кони настолько великолепны, что наши верховые животные, занимающие в лошадиной иерархии Константинополя такое же место, как во Франции или Англии упряжные для фиакров, показались нам резвыми и послушными. Они шли только шагом или галопом, ибо иноходь, как и рысь, совершенно не признаются на Востоке. Желая осмотреть все подробно, мы решили ехать шагом. Вид на Константинополь с берега еще прекраснее, если это только возможно, чем с Босфора Фракийского или Золотого Рога. Вообразите: на протяжении четырех миль от Семибашенного замка до дворца Константина тянутся колоссальные тройные зубчатые стены, увитые плющом; над ними возвышаются двести восемнадцать башен. По другую сторону дороги раскинулись турецкие кладбища, усаженные огромными кипарисами и населенные горлицами, малиновками и соловьями. Все это отражается в лазурном море и тонет в небесах, которые боги античности, лучше всех умевшие ценить прекрасное, избрали для своего Олимпа. У дворца Константина, являющего собой руины, похожие скорее на развалины бывших казарм, мы вместе с лошадями пересекли Золотой Рог и оказались в Азии. Еврей провел нас на холм — он назывался Бургулу и высился приблизительно в миле от стен; оттуда можно было видеть одновременно Мраморное море, гору Олимп, равнины Азии, Константинополь и Босфор, вьющийся среди садов; сквозь пышную листву тут и там проглядывали беседки и дворцы, окрашенные в самые разнообразные цвета. Именно здесь Мехмед II, очарованный развернувшимися перед его взором чудесами, вонзил в землю древко своего штандарта, поклявшись Пророком, что возьмет Константинополь или расстанется с жизнью под его стенами, и, как истинный правоверный, после пятидесятипятидневной осады сдержал слово. Неподалеку отсюда находятся ворота Топхане, через которые Константин Дракош в последний раз вышел живым: смертельно раненного, его перенесли под дерево, где он испустил дух. Одному дельцу-армянину пришла в голову счастливая мысль извлечь выгоду из исторических воспоминаний и открыть кофейню на том самом месте, где последний Палеолог потерял жизнь и империю. Изнуренные жарой и усталостью, мы сошли на землю под растущим возле дверей платаном, и тут уж нам пришлось, поступившись национальным самолюбием, признать, что лишь турки знают толк в прелестях жизни. Вместо того чтобы поместить нас в переполненную общую залу или оставить томиться в отдельном душном кабинете, как сделали бы во Франции или Англии, хозяин провел нас через прелестный сад к фонтану, где мы с наслаждением растянулись на траве, при виде которой покраснели бы от стыда газоны наших парков. |
