— Ну, хорошо, вот ваша часть, Люси, а вот твоя, Грация.

Грация вскочила с своего места, обвила мою шею руками и крепко начала целовать, как она всегда благодарила меня, будучи ребенком, за малейший пустяк; Люси же, пробормотав несколько слов, не тронулась с места. Эмилию утомила эта сцена. Сказав, что вечер дивно хорош, она предложила пройтись, на что Руперт и Грация с радостью согласились. Люси ждала, пока ей принесут шляпу; я же отказался от прогулки под предлогом, что мне необходимо написать несколько писем.

— Мильс, — позвала меня Люси, протягивая мне коробку с жемчугом.

— Вы хотите, чтобы я спрятал их, Люси?

— Нет, Мильс, не для меня, но для вас самих, для Грации, для миссис Мильс Веллингфорд, если хотите.

В голосе ее в эту минуту не слышалось никакой иронии; она просто обращалась ко мне с этой просьбой.

— Я, быть может, невольно огорчил вас чем-нибудь, Люси? — сказал я, смутившись.

— Рассудите, Мильс; мы более не дети, а в наши годы надо быть осмотрительнее. Этот жемчуг — слишком ценный подарок, и, наверное, отец не одобрил бы меня, если бы я приняла его от вас.

— И это вы так говорите со мной, Люси?

— Да, дорогой Мильс, — ответила девушка, стараясь улыбнуться сквозь слезы. — Берите же ваш жемчуг, и мы останемся такими же добрыми друзьями, как прежде.

— Если я вам предложу один вопрос, Люси, ответите ли вы мне на него откровенно?

Люси побледнела и задумалась.

— Чтобы я ответила, надо же сперва предложить его.

— Так как вы пренебрегаете моими подарками, то, наверное, у вас больше нет того медальона, который я вам дал на память перед отъездом?

— Извините, Мильс, я сохранила его и не расстанусь с ним во всю жизнь: это воспоминание о счастливых днях нашего детства, а потому он для меня навсегда будет дорог.

Лишь только жемчуг оказался в моих руках, Люси тотчас же исчезла.

Я решил в тот же вечер поговорить с Грацией откровенно и выяснить себе то, что меня интересовало более всего на свете — а именно намерения Андрея Дреуэтта.

Глава XXIV

Мне нетрудно было исполнить свое желание. В Клаубонни имелось зало, которым пользовались хозяева дома в исключительных случаях. Чтобы предупредить Грацию, я сунул ей в руку записочку со словами: «Ровно в шесть часов, в семейном зале».

Войдя в залу, я увидел, что Грация уже ждала меня.

— Ты с «тех» пор никогда не был в этой зале? — спросила она.

— Нет, не был.

— Мильс, но ведь ты не бросишь Клаубонни?

— Не беспокойся, Грация. Для меня Клаубонни теперь дороже еще, чем когда-либо.

Грация пристально и испуганно посмотрела на меня, затем сказала, пожав мою руку:

— Милый брат, ты еще слишком молод, чтобы так рассуждать, — при этом я первый раз заметил в ней такое грустное выражение лица, — слишком молод для мужчины; женщины — дело другое. Мне кажется, что нам всем суждено одно страдание.

У меня не хватило духу ответить, так как я подумал, что Грация сейчас станет говорить о Руперте. Несмотря на нашу дружбу, мы никогда ни одним намеком не затрагивали наших отношений к Руперту и Люси.

— Скажи же, Мильс, зачем, собственно, ты позвал меня сюда?

— Зачем? Ты ведь знаешь, что я уезжаю на будущей неделе; и мне надо кое-что сообщить тебе, чего я не могу сделать, когда ты вечно окружена посторонними людьми: Мертонами и Гардингами.

— Посторонними, Мильс! С каких это пор Гардинги стали для тебя чужими? Да я не помню того времени, когда бы я не любила Люси, как родную сестру.