— Как расстанемся, баронесса, разве нам ехать не по пути?

— Не думаю, — сказала она странным тоном.

— Почему?

— Просто потому, что мы разъедемся в противоположные стороны.

— Вы разве не к Германии направляетесь?

— С чего вам пришла такая мысль?

— Не знаю, право, простите, баронесса, мне так показалось.

— О! Я понимаю причину этого намека, любезный господин Жейер.

— Намека, баронесса! — вскричал он, подняв голову.

— Вы все забываете, что мы условились говорить прямо. Откровенна одна я.

— Не понимаю, — пробормотал банкир.

— Не понимаете? — переспросила она с язвительной улыбкой. — Так я объясню, если на то пошло, чтобдоставить вам удовольствие.

— Смиренно прошу вас об этом, баронесса.

— Какой-то французский автор, человек большого ума, Бомарше, если не ошибаюсь, сказал лет семьдесят или восемьдесят назад страшную истину: «Клевещите, клевещите, что-нибудь все останется от клеветы». Понимаете вы меня теперь, любезный господин Жейер?

— Нет, баронесса, клянусь, что нет.

— Так я объяснюсь еще точнее: меня, любезный господин Жейер, оклеветали гнусным, возмутительным образом.

— Вас? — вскричал он, всплеснув руками. — Не может быть!

— Благодарю вас, — сказала насмешливо баронесса, — но это факт, и оклеветана я была. Кем? Этого я не знаю, или, скорей, знать не хочу, — прибавила она значительно. — Я и не жалуюсь, это было орудие борьбы. Сведения, сообщаемые мною правительству, имели такое важное значение, что должны были мешать некоторым особам, жаждавшим отличиться. Когда я очутилась на берегу Саара, во власти вольных стрелков, приписали измене, что я имела счастье остаться целою и невредимою, тогда как бедного барона Бризгау повесили без дальних околичностей. На меня написали такой донос, что я вызвана была в Берлин дать отчет в моих действиях. Знали вы об этом, любезный господин Жейер? — спросила она с горечью.

— Клянусь Богом, не имел понятия, баронесса. А последствия этого гнусного доноса, если позволите спросить?

— Последствия? Разумеется, я оправдалась в двух словах и посрамила клеветников, в тюрьму не попала, как, без сомнения, надеялись подлые доносчики, а, напротив, была осыпана похвалами и доказательствами благоволения за важные услуги, оказанные Германии, и, сверх того, мне дали особенное поручение к его величеству королю Вильгельму и его могущественному министру, графу Бисмарку.

— Возможно ли, баронесса… такая честь! — вскричал Жейер с волнением.

— Уж не считаете ли вы меня недостойной такого доверия? — возразила она с язвительной насмешкой.

— О, сохрани меня Боже! Напротив, я считаю вас достойной величайших почестей.

— Благодарю, любезный господин Жейер. Как видите, я вполне откровенна.

— Еще бы! Разве я когда-либо сомневался?

— Гм! Мне казалось.

— К сожалению, баронесса, при настоящих критических обстоятельствах нельзя достаточно быть осторожным.

— С некоторыми людьми — да, но есть и такие, относительно которых откровенность необходима. Итак, повторяю, я еду из Берлина; то есть еду выражение не совсем верное: я с месяц в Эльзасе, объезжаю всех наших агентов, сговариваюсь с ними и подготовляю почву ввиду скорого присоединения. Для вас не новость, полагаю, что присоединение Эльзаса и Лотарингии уже решено?

— Оно решено было еще до войны, баронесса, это присоединение и есть настоящая причина борьбы, возмездие за Йену и раздел Пруссии Наполеоном I в 1806-м.