Вдруг дверь отворилась, и вошел человек.

Он был высок, худощав, в черном с ног до головы, лицо имел бледное, изможденное, черты жесткие, выражение мрачное и лукавое; его глубоко сидящие, бегающие серые глазки, наполовину скрытые густыми щетинистыми бровями, сверкали как карбункулы.

— Э! — весело вскричал полковник при его появлении. — Это вы, господин Штаадт? Милости просим! Какими судьбами?

Говоря, таким образом, он встал и с живостью пошел навстречу к Варнаве Штаадту, которого, вероятно, не забыли читатели.

Полковник в душе был в восторге от его неожиданного появления; несмотря на врожденную жестокость, ему тяжело было подвергнуть истязаниям бедного старика, и он обрадовался несказанно приходу почтенного пиэтиста, который давал ему неожиданную отсрочку.

Пиэтист отвесил полковнику церемонный поклон, пожал его протянутую к нему руку и сказал с холодной сдержанностью, которую ставил себе в обязанность:

— Меня привел сюда не случай, высокородный полковник; именно это место и было целью моего пути, когда три часа назад я выезжал из дома на превосходной лошади и в сопровождении одного только слуги.

— Вот оно что, — заметил полковник, который вдруг задумался, — значит, ваш дом недалеко отсюда, любезный господин Штаадт?

— Не очень, высокородный полковник, милях в двенадцати, не более.

— И вы расстояние это проехали в три часа? Дер тейфель! Это скоро, любезный господин Штаадт, позвольте выразить вам мое удивление.

— О! Я не торопился, — возразил Варнава Штаадт с оттенком хвастовства, — мой рысак легко пробежит пять с половиною миль в час, когда нужно.

— Так это настоящий Буцефал, Баярд, Золотая Уздечка, словом — восьмое чудо, — воскликнул полковник смеясь. — А что же привело вас сюда среди ночи?

— Не одна, но несколько причин очень важных, высокородный полковник; я был уверен, что встречу здесь господина Поблеско, или, вернее, барона фон Штанбоу, и потому, не колеблясь, взял моего Жозюэ…

— Кто такой этот Жозюэ?

— Лошадь моя так называется.

— А, очень хорошо, продолжайте.

— И я приехал, имея крайнюю надобность видеть барона.

— Садитесь же, любезный господин Штаадт.

— С удовольствием, полковник, продолжительный переезд верхом меня утомил.

— Это понятно, с непривычки. Кстати, вы знаете, что случилось с бароном?

— Да, мне сейчас сообщили кой-какие сведения об этом, по-видимому, его убили.

— Почти — он лежит там, в углу полумертвый.

— Позвольте мне осмотреть его, господин полковник. Я отчасти доктор, как вам известно; может быть, он не так опасно ранен, как кажется.

— Сколько угодно, любезный господин Штаадт, что меня касается, то я буду в восторге, если он останется жив, только я сильно в этом сомневаюсь, рана, говорят, страшная, но я не видал ее.

— Сейчас я вам дам в ней отчет.

Варнава Штаадт направился к раненому; солдат нес за ним фонарь и светил. Став на колени возле Поблеско, пиэтист расстегнул его одежду, осмотрел рану, ослушал грудь и, наконец, исполнил то, что принято делать в подобном случае; осмотр длился долго и произведен был добросовестно; потом Варнава сделал снова перевязку, встал и вернулся к полковнику, возле которого сел.

— Ну что, — спросил его тот, — кончили осмотр? К какому заключению вы пришли?

— К удовлетворительному, высокородный полковник, к очень удовлетворительному.

— В самом деле, любезный господин Штаадт?

— Могу вас уверить, что друг наш не только поправится, но еще будет на ногах недели через две.