С этими словами он сунул в руку Ричи Мониплайза золотой и посоветовал ему как можно скорее возвращаться домой, не ввязываясь ни в какие драки.

– Уж теперь‑то я буду осторожнее, сэр, – сказал Ричи с важным видом, – ведь я теперь богат. Счастливо оставаться вам всем, и от души благодарю этих двух молодых джентльменов…

– Я не джентльмен, – сказал Дженкин, проворным движением надевая шапочку. – Я простой лондонский подмастерье и надеюсь когда‑нибудь стать вольным горожанином. Пусть Фрэнк называет себя джентльменом, если хочет,

– Я был когда‑то джентльменом, – сказал Танстол, – и, надеюсь, я не сделал ничего, чтобы потерять это звание.

– Ладно, ладно! Как вам угодно, – сказал Ричи Мониплайз, – но я очень признателен вам обоим и никогда не забуду вашей помощи, хоть сейчас мне не хватает слов, чтобы выразить свою благодарность. Доброй ночи, дорогой земляк.

С этими словами он протянул ювелиру свою длинную костлявую руку с узловатыми мускулами, торчавшую из рукава поношенного камзола. Мейстер Джордж сердечно пожал ее, а Дженкин и Фрэнк обменялись плутовскими взглядами.

Ричи Мониплайз собирался было выразить благодарность также и хозяину лавки, но, увидев, как он потом рассказывал, что тот «все что‑то пишет в своей книжице, словно полоумный», ограничился тем, что на прощание слегка коснулся рукой своей шотландской шапочки, и вышел на улицу.

– Вот вам шотландец Джоки со всеми его пороками и добродетелями, – сказал мейстер Джордж, обращаясь к мейстеру Дэвиду, который, хотя и неохотно, прервал свои вычисления и, держа карандаш на расстоянии дюйма от записной книжки, уставился на своего друга большими тусклыми глазами, не выражавшими никакой мысли и никакого интереса к тому, что он услышал.

– Этот малый, – продолжал мейстер Джордж, не обращая внимания на рассеянность своего приятеля, – яркий пример того, как наша шотландская бедность и гордость превращают нас в лгунов и хвастунов; и все же уверяю тебя, что этот плут, который хвастливо врет на каждом третьем слове в разговоре с англичанином, всегда будет верным и заботливым другом и слугой своего господина; и, быть может, он отдал ему свой плащ, чтобы защитить его от холодного ветра, хотя сам вынужден ходить in cuerpo, note 27 как говорят испанцы. Поразительно! Чтобы смелость и верность – ибо я ручаюсь, что на этого малого можно положиться – не могли найти себе лучшего товарища, чем чванливое бахвальство! Но ты не слушаешь меня, друг Дэви.

– Я слушаю, слушаю очень внимательно, – сказал Дэви. – Ибо так как солнце совершает свое вращение вокруг циферблата за двадцать четыре часа, для луны нужно прибавить пятьдесят с половиной минут…

– Ты витаешь в небесах, приятель, – сказал его друг.

– Прошу прощения, – ответил Дэви. – Предположим, что колесо А совершает оборот за двадцать четыре часа, так, а колесо Б – за двадцать четыре часа пятьдесят с половиной минут; пятьдесят семь относится к двадцати четырем, как пятьдесят девять к двадцати четырем часам пятидесяти с половиной минутам или около того… Прошу извинить меня, мейстер Джордж, и от всей души желаю тебе доброй ночи.

– Доброй ночи?! – воскликнул мейстер Джордж. – Но ты ведь не пожелал мне еще доброго дня. Знаешь что, старина, отложи‑ка ты эти записки, не то ты сломаешь внутренний механизм своего черепа, как нашему другу повредили его наружный футляр. Доброй ночи, нечего сказать! Я не собираюсь так скоро покинуть тебя. Я пришел, чтобы позавтракать с тобой, друг мой, и послушать игру на лютне моей крестницы, мистрис Маргет.

– Клянусь честью! Я так рассеян, мейстер Джордж; но ты знаешь меня.