Прежде чем ответить, Главный Гонец наклонился к гонцу с пурпурными косицами и что-то прошептал ему на ухо. Тот молча направился к ступеням и, выйдя из поля зрения Динноталюца, вмиг перестал бы для него существовать, если бы не мягкое шуршание ковров, которое, затихая, слышалось за спиной, пока его не заглушил приятный голос Главного Гонца:

 - Состояние государя улучшается, но едва ли его можно назвать хорошим. Повелев вчера вечером разрешить вам аудиенцию, он пребывал в приподнятом настроении, однако ночью его сильно лихорадило и сегодня утром... Впрочем, вам вряд ли следует знать об этом.

 - Отчего же? Нам следует знать об этом, - посол умышленно передразнил Гонца,- как можно больше, хотя бы для того, чтобы определить, имеет ли смысл вскрывать футляр или нет.

 Вперед выступил Нолак:

 - Я прошу вас, почтенный гиазир, простить дерзость моего спутника, возомнившего себя главой посольства, чему виной его врожденная душевная слабость и перенапряжение всех жизненных жил. Надеюсь, этот прискорбный инцидент не нанесет ущерба взаимоотношениям между нашими государствами.

 "Мерзавец делает карьеру, - беззлобно подумал Динноталюц, - проще простого выставить меня помешавшимся дураком, а по возвращении в город хвалиться тем, как ловко удалось спасти положение, занять мой пост и, чего доброго, прикасаться к моей жене." Последнее обстоятельство подсказало послу аргумент, который он нашел достаточно убедительным и, не дожидаясь реакции Гонца на заявление Нолака, сказал:

 - Вы послушайте только этого лживого человека, которому не терпится увидеть меня в темнице, а себя - на ложе рядом с моей законной супругой! Иначе зачем ему утверждать, что я в о з о м н и л себя главой посольства, в то время как я, Динноталюц Кафайралак, я в л я ю с ь главой посольства, ибо именно мне и никому другому вверен дипломатический футляр.

 - Естественно вам, любезный Нолак, - поспешил возразить Нолак, - ведь такова традиционная обязанность всех секретарей в нашем ведомстве. И вы меня очень обяжете, если перестанете называть себя моим именем.

 Динноталюцу стало не по себе: "А вдруг он говорит правду? Быть может,  Ведомство, руководствуясь соображениями секретности, распределило роли так, что их видимые признаки расходятся со скрытым содержанием?" Вывод напрашивался сам собой: "Ну что же, тогда Нолака можно поздравить с потерей звания, чести, а если ему откажут в защите, то и жизни, ведь из-за его неосторожности Главному Гонцу стало известно фактическое положение вещей." Торжествуя, посол обратился к Нолаку на оринском:

 - Вас слишком далеко завела погоня за прелестями моей жены, секретарь. Но я готов обещать вам всестороннюю поддержку в суде, если вы публично откажетесь от своих амбиций и признаете во мне главу посольства. В противном случае - и это вы должны понимать лучше меня - интересы города пострадают настолько серьезно, что для вас уже не найдется места в его благословенных стенах.

 - Я не понимаю ваших иносказаний, Нолак. И, кроме того, разве вам не известно, что в присутствии третьего лица, - секретарь вежливо кивнул Гонцу, - не принято говорить на языке, ему недоступном?

 В том, что Нолак проигнорировал выдвинутые условия, Динноталюц вначале усмотрел обычную заносчивость солдафона, которому былые успехи на военном поприще до того вскружили голову, что он, утратив способность к здравому размышлению, понимает дипломатическую игру как простую разновидность конного поединка, где для победы достаточно острого клинка, безоглядной храбрости и крепкого черепа. Однако посол, уверенный в прозорливости чиновников Ведомства, счел невероятным, чтобы они включили в состав такого важного посольства человека, имеющего столь узкие, закосневшие взгляды на происходящее. Резоннее было предположить, что маневры Нолака спланированы заранее и, сверх того, - посол обрадовался найденному решению - именно сейчас секретарь приступил к выполнению тайных предписаний Ведомства и именно сейчас происходит смена ролей: он, Динноталюц, становится секретарем, а Нолак - главой посольства.