– Кому еще из стражей я могла доверять после смерти отца?

– А мне? – спросил Баринтус.

Я посмотрела на него – на лучшего, самого близкого друга отца.

– Ты был почти так же убит горем, как и я, Баринтус. Мне нужен был кто-то, разделяющий мою скорбь, но не поглощенный ею. Для меня таким человеком стал Гален. – Я потянулась к Галену, и он взял мою руку, словно это был самый естественный жест в мире.

– Если ты выйдешь замуж за того, к кому влечет тебя сердце, – обронил Дойл, – я боюсь за судьбу двора.

Я вгляделась в него, пытаясь прочитать мысли по непроницаемому лицу. А потом сжала руку Галена посильнее и притянула его к себе. Когда-то Дойл был бы прав. Когда-то в моем сердце царил только Гален и никто другой, но с тех пор я подросла достаточно, чтобы понимать, что значит связать со мной жизнь. Там, где я, – опасное место. Коварное и предательское.

Я обнимала Галена не потому, что его имя огненной надписью пылало у меня на сердце, а потому, что надпись погасла. Я об этом тосковала, но в то же время чувствовала что-то сродни облегчению. Я поняла то, что мой отец знал несколько десятилетий назад: для Галена титул короля стал бы смертным приговором. Мне нужен был рядом кто-то жесткий и опасный, а не тихий и нежный.

Я смотрела в глаза Дойлу, обнимая Галена. Знал ли Дойл, что список моих сердечных привязанностей стал длиннее и что его имя в этот список входит? За его поступками могли стоять ревность, зависть или злость. Он так хорошо скрывал эмоции, что я не могла понять, что именно он прячет, только что это какое-то сильное чувство и открывать его он не спешит. Но даже эта малость означала, что Дойл теряет свой легендарный контроль над собой.

– Я позвоню Джиллету. – Я повернулась к телефону, и, поскольку у меня действовала всего одна рука, мне пришлось отпустить Галена. Он все еще прижимался к моей спине, его тело льнуло к моему. Он вписывался в мое тело, как всегда, словно мы были рождены друг для друга. Если бы мне не было нужно в постели ничего, кроме нежной любви, лучше Галена я никого не нашла бы, но за проведенные вместе месяцы мы обнаружили, что наши представления о страсти не совпадают. Он не понимал моего желания некоторой грубости, или боли, или просто чуть большей силы и настойчивости. Гален лишь смотрел на меня удивленно-непонимающими глазами, когда я просила о чем-то таком.

Я набрала номер Джиллета по памяти, хотя его номер за эти годы несколько раз менялся. Мне всякий раз приходилось учить его наизусть из опасения, что кто-нибудь удосужится пролистать мою записную книжку. Я могла бы и не беспокоиться, как выяснилось, – реакция Дойла со всей очевидностью показала, что мне никто не уделял такого внимания. Это было немного грустно и несколько разочаровывало. Столько усилий потрачено, чтобы скрываться от людей, которые ничего и не искали.

Я ждала, пока ответит сотовый телефон Джиллета. Когда-то я пообещала ему, что дам знать, если кто-то погибнет при обстоятельствах, сходных со смертью моего отца. Новые убийства не так уж были похожи, но обещание есть обещание. Я чувствовала себя наполовину глупо, а наполовину приподнято, как будто сама возможность сделать этот звонок что-то меняла. Мне было за тридцать, но какая-то часть моей души все еще оставалась семнадцатилетней и жаждала справедливости. Пора бы уж было поумнеть.

Он ответил:

– Джиллет.

– Привет, – сказала я.

– Мерри?

– Да.

– Как твои дела?

С годами он стал опекать меня. Он словно чувствовал какой-то долг перед памятью моего отца. Если б он знал... Я не говорила ему обо всех покушениях на мою жизнь. О бесконечных дуэлях, которые вынудили меня покинуть страну фейри на годы, так что все решили, что я умерла.

Сейчас был наш первый разговор после моего "воскрешения".